«В принципе, если завтра удастся подзаработать, то можно будет и шикануть…» – подумал он и запнулся, потому что вдруг увидел… нет, споткнулся взглядом о человека, который настолько явно не принадлежал этому месту, что хотелось прищуриться.
Или отвернуться из-за неловкости.
…он был скрипачом, этот паренёк в коротком чёрном пальто, слишком тонком и дорогом, чтобы нормально греть на октябрьском ветру. Концы шелковистого серого шарфа трепетали у него за спиной; к груди он прижимал футляр с инструментом и озирался по сторонам с той яростной растерянностью, которая бывает у людей, родившихся с золотой ложкой во рту – а потом вдруг лишённых всего, выброшенных на обочину.
Лет пять назад такой же взгляд был и у Джека.
Паренёк – байронические повадки, чёрные встрёпанные волосы, светлые до прозрачности глаза – дёрнул застёжки на футляре, потом замер, опустил ресницы, густые, как накрашенные. Прерывисто вздохнул; огладил скрипку сквозь футляр, стиснул зубы, диковато глянул в сторону компании, распивающей вино прямо из бутылок на порожке закрытой кофейни…
Джек давно должен был пройти мимо, но не мог – и продолжал смотреть, подмечая всё новые детали. Тёмные, чересчур облегающие джинсы, которые наверняка ветром продувало насквозь; голые щиколотки; ботинки, в которых разве что в консерваторию можно пойти, но никак не гулять по городу; судорожно стиснутые пальцы, белые-белые, как кость, посиневшие губы, запавшие щёки…
«Да он не ел несколько дней, – пронеслось в голове. – И вряд ли нормально спал».
Парень был не просто симпатичным, а красивым – той редкой красотой, на которую глядеть-то больно, неловко, потому что кажется, будто посягаешь на то, на что права не имеешь. Джек подспудно знал: если скрипач решится положить на мостовую футляр и сыграть немного, пусть бы даже и фальшиво, ему быстро накидают столько, что хватит и на приличный отель, и на ужин в ресторане. И копы, которым положено разгонять попрошаек, первые подойдут и бросят пару мятых купюр в футляр. Если только скрипач решится; если только скрипка запоёт…
«Но он не сможет».
Это тоже было ясно как день.
Вывеска бургерной всё ещё ярко горела. Внутренне проклиная себя за глупость, Джек метнулся к стойке, заказал комбо навынос и ещё один большой кофе. В бумажный пакет с картошкой пихнул пару банкнот покрупнее – ровно половину от того, что оставалось в кошельке – и подбежал к черноволосому скрипачу, скользя по обмёрзшей брусчатке.
– Держи, приятель, – сунул он ему добычу из бургерной. – Ну-ну, не переживай, не отравлю. Ты ведь пьёшь кофе?
Растерявшись на мгновение из-за напора, парень взял и пакет, и стакан с капучино. И только потом вспомнил, что он грозный, самостоятельный и независимый:
– Ты вообще кто?
Голос у него оказался низким, с той самой хрипотцой, от которой мурашки бегут по спине. А лицо – острые скулы, огромные серые глаза, порочные губы – вообще выглядело преступно красивым.
«Удивительно ещё, что к нему до сих пор не подкатил какой-нибудь сутенёр».
Джек собрался с духом – и разродился самой сияющей, самой тёплой и обаятельной улыбкой, на какую был способен:
– А я меценат. Или как там называются хорошие парни, которые подкармливают сбежавших из дома музыкантов? – подмигнул он. Хлопнул скрипача по плечу, чуть толкнул в грудь, заставляя покрепче прижать к себе пакет с фастфудом, и продолжил: – Не знаю, что там у тебя произошло, приятель, но уверен, что дома тебя любят и ждут. А карьера уличного музыканта – путь незавидный, хотя уж ты-то наверняка заработаешь себе на хлеб без проблем.
Скрипач, до того бледный, как смерть, вдруг разом вспыхнул – верней, покрылся чахоточно-багровыми пятнами румянца.
– Я не меняю свою музыку на какую-то еду или деньги, я…
– Вот поэтому я и угощаю тебя просто так, – снова улыбнулся Джек, врубая на всю катушку своё очарование. Парень растерянно замер. – Но всё-таки подумай над тем, чтобы вернуться домой. А если я ошибся и ты ниоткуда не сбегал – то прости меня, дурака. Мы, рыжие, знаешь ли, рождены, чтоб творить херню.
И, словно в подтверждение собственных слов, он стащил вязанную шапку – и нахлобучил скрипачу на голову, закрывая разом замёрзшие уши, лоб и глаза.
А потом трусливо сбежал, пока тот не опомнился.
Вопрос с жильём после незапланированных трат решился сам собой – надо было снова спуститься с холма, к вокзалу. Найти хостел удалось не с первого раза: вывеска, примеченная днём, ночью не горела. Пришлось покружить по району, оглядываясь по сторонам повнимательнее. Человеческим жильём тут даже и не пахло, а улицы то и дело заканчивались тупиками или упирались в высокие железные заборы вокруг складов. Фонари работали через раз, а под одним из них, у опрокинутого помойного бака, померещились издали крысы, которые вблизи обернулись просто тенями на асфальте.