Страх овладевал мной в минуты, когда отчуждение и апатия уступали осознанию. Я начинал мыслить, словно вырываясь из дымки снов, и резкая боль сигнализировала о том, что я очнулся. Она напоминала мне о вещах, страшных вещах, из не такого уж далёкого прошлого. Вещи, о которых я хотел забыть, и забыл, но боль словно вырывала у меня из памяти те события, и демонстрировала их в самых мелких деталях. А от самых ужасных из них, я хотел трястись. Меня выворачивало от вида гниющей плоти, застывшей перед глазами как мраморное изваяние. Но были вещи куда хуже, чем просто трупы и наблюдающие за мной тени мертвецов. Я сам был ужасным, таким мне и суждено остаться. Я убил одного из юных гестатов и выбросил его тело в Сидну. Когда об этом узнал велит, я подставил его под вражеский огонь. На всё были свои причины, и эти причины вызывали у меня не меньшую боль чем лезвие ножа медленно разрезающее плоть. Возможно, я считаю себя человеком ещё хуже, чем есть на самом деле, не знаю, и, наверное, никогда уже не узнаю. Видимо, я заслужил такую учесть.
Сквозь отголоски собственных мыслей, пробивались слова других людей. Тихие шептания теней в закоулках памяти, испещрённой дырами… Образы, словно рукотворные постаменты изгибались вслед за звуком, исчезали и вновь появлялись. В один момент, я ясно увидел силуэт человека в белом халате. Его лицо прикрывала тонкая маска, а в стёклышках очков, отражался ослепительный свет лампы. Он произнёс что-то… Слова сплетались в непонятную тарабарщину без начала и конца. Хоть изредка, мне даже удавалось разобрать некоторые словосочетания, но дольше чем на несколько секунд, эти слова не могли задержатся в моей голове. Спустя некоторое время, я всё больше понимал, о чём он говорит. Он обращался ко мне, и обсуждал что-то с другим силуэтом, тоже в маске и с халатом на плечах. Может, меня всё-таки нашли и спасли, но тогда где именно я? Меня бросили на поле умирать, если я попал к врагу, это значит, что лучше бы меня добил тот всадник.
Ещё не мало времени и усилий мне довелось приложить, чтобы начать контролировать себя хоть на толику от того что было прежде. Я просыпался, пытался мыслить, концентрировался на окружении… Без толку. Я уходил так каждый раз в глубокие дебри своего собственного сознания, и фантазия рисовала мне самые химерные и жуткие картины будущего.
Казалось вечностью обернулось забвение в болезненных судорогах. Но это чувство было ложным, ведь я впредь просыпался и продолжал бороться. И вот уже ухватив сознание, я пришёл в себя. Или меня вырвали из этого бессознательного сна, я не помню, ведь, передо мною опять повисла та странная фигура в белом. Но на этот раз, я чётко видел объёмность в нём и различил слова как свои собственные мысли. Он повторял одно и тоже, словно в сотый раз. Я попытался ему ответить, сообщить что, жив и я хочу, чтобы он унял мою агонию. Ни пары звуков, и ничего что могло бы выразить мою боль, кроме застывшей маски страха на лице. Я надеюсь на то, что оно у меня ещё есть.
Он обозначил, чтобы я моргал, если понимаю о чём он говорит. И один раз если ответом на вопрос, будет нет. И так он начал меня хоть немного понимать. Он уже знал, что я имперец по кускам одежды и брони, знал, что я был капитаном. Теперь я никто, живая плоть, принадлежащая этому ужасному профессору. Он не сказал кто он, но я-то знаю, такими оккультными терминами и ритуалами, пользуются только в Канкоридже. Мои догадки подтвердились, и я просил о смерти, я взывал о его милости и пытался откопать в нём хоть немного чести. Со временем, он меня понял. Он так буднично отказал, сообщив, что я ему нужен, словно инструмент кожевнику.
Эта шутка затянулась, обернувшись трагически для каждого из нашей дивизии. И я искренне завидую тем, кто ушёл к этому времени, ведь дальше меня ждало только худшее.
Прошло несколько дней, может неделя, с тех пор как я впервые встретился с профессором Вольтером. Он сложил на меня крайне двойственное впечатление. Весьма воспитанный, статный мужчина, и в то же время жестокий язычник, отказывающий мне даже в обезболивающих. Профессор прикрывается тем, что мой мозг может не выдержать в таком состоянии. Фальшивое сочувствие, вот что я видел в его глазах. Он смотрел на меня, словно голодный стервятник на кусок свежей ветчины. Практически пугающая одержимость поглощала его, вызывая у меня некий глубинный, первобытный страх.
Кроме боли, была усталость, постоянная, невыносимо тяжёлая усталость от пересыпания, голода и бездействия. Я не мог ничего сделать, когда меня просили попытаться пошевелить руками или повернуть голову. А руки… Я догадывался что с ними что-то не так, некоторое время мой мозг отказывался принимать тот факт, что вместо них, теперь две пары механических клешней, собирающихся в шестипалые руки. Когда я сумел самостоятельно удержать голову, к моим новым рукам подсоединили кабели, от каких-то странных механизмов. Высокие металлические конструкции с вращающимися дисками и шестернями внутри, периодически гудели и невпопад пощёлкивали.