— Я Леандр, а ещё мне интересно, что ты тут забыла, — это было немного грубо, но ожидаемо — не все любили, когда в их личное или рабочее пространство проникали совершенно посторонние люди, с которыми они не знакомы. — Или ты чья-то?
— Мне Тим точку здесь кинул, как ты думаешь, я бы стала просто так заходить в шатёр? Будь моя воля — прошла бы и не заметила, так ещё у вас тут тихо, как в склепе, — проговорила студентка и поправила волосы. — Я Генри. И да, как я говорила, я пришла за Тимом. Он сейчас тут?
— Пока он занимается своими снарядами, отец его наказал, потому что весь день провёл в телефоне, — Леандр возвёл глаза к потолку и ухмыльнулся. — Забавный мой братишка: и девчонку новую подцепил, и тонну наказаний тоже, как бы ещё от деда штраф не получил.
— А у вас тут что, семейный цирк, что ли? — девушка кашлянула для проформы и пошла всё же к арене, а Леандр за ней. — Тим — твой брат?
— А что, он не рассказывал? Тимми вроде самый открытый из нас, — Леандр указал на сиденье на первом ряду, и Генри с удовольствием присела — ноги тряслись от волнения, тем более она не думала, что встретит кого-то из родственников своего нового знакомого. — Я сейчас ему позвоню, но думаю, что он пока занят. А уж если он сам позвал сюда, может, хотел провести экскурсию, чёрт его знает. Хочешь?
Генри на краткое мгновение задумалась: уже который раз за день она чувствовала себя героиней низкопробного ужастика, и в этот раз всё было намного забавнее, ведь в цирке она никогда не была, а тут появилась возможность осмотреть всё изнутри и, главное, задать вопрос — почему тут так тихо? Почему, если тут много людей, стояла такая тишина, что любой шорох ударял в сердце и заставлял вздрагивать, пускай это был всего лишь ветер, задувающий в дыры плотного шатра? Леандр был спокоен, написав что-то Тиму, возможно, дерзкое, потому что явно был старше, он предпочёл стоять и оглядывать теребящую рукава девушку, которую видел впервые в своей жизни.
— Пошли, молчунья, ждать ответа от Тимми — всё равно что капнуть бензином в кружку с водой, это бесполезно, — вздохнул парень и протянул руку Генриетте, которая с готовностью схватилась за ладонь. — Так что найдём всех, но перед этим, как и обещал, экскурсия. Я уверен, тебе понравится.
Мама Генри ненавидела все эти увеселительные мероприятия, которые вызывали у неё лишь нервное напряжение и отвращение; она считала, что лучше прийти в храм, посидеть на мессе, исповедаться, а не смеяться с глупых шуток клоунов, не умиляться с дрессированных собачек и кошек, не играть потом, после представления, с остальными детьми. Она с презрением глядела на чересчур довольные лица людей, когда они поедали сладкую вату, обещали детям сходить и посмотреть на слонов ещё раз, а потом говорила своим девочкам, чтобы они не уподоблялись этим скотам и посвятили свою жизнь служению богу. Джорджина потому и сбежала — она не хотела жить в рамках, в вечных запретах, потому наплевала на семью, на сестёр, конечно же, перед ними извинилась, но сказала матери в лицо, что она чёртова сектантка и должна знать, что вкладывает в совсем уж юные умы. Какой бы «грешницей» старшая дочь семьи Ферроу не была, она просто хотела жить как все обычные люди, радоваться каждому дню и не думать вечно о том, что забыла поблагодарить за ужином какого-то небесного дядьку с бородой.
Все подозревали, что Генри повторит судьбу Джорджины, просто психанёт, найдёт себе мужика и уедет, но Рози порой шутила, что она ниспослана была матери за все грехи, что она совершала, потому что девушка была той ещё оторвой, которой было «прикольно» впервые покурить дома, украсть у родителей бутылку вина, а уже в шестнадцать лишиться девственности на капоте чьей-то машины. Генриетта, правда, мало чего помнила из того, что произошло той ночью: перепила с каким-то новым знакомым, хорошенько проблевалась, а очнулась уже тогда, когда умылась под придорожной колонкой, прополоскав рот, и её практически сразу принялись целовать, поднимая юбку. Потом, конечно, снова был туман, а вернулась домой девушка только под утро, а в школу не пошла — болел живот так, что даже мать сжалилась и поняла, что молитвами тут не обойдёшься, пришлось вызвать врача, который посмотрел на Ферроу-старшую как на дуру и сказал, что её дочь просто начала вести половую жизнь. Ох как орала миссис после ухода доктора Пулмана, ох как божилась кастрировать того парня — всё равно же не смогла к нему прикоснуться, так как он был весьма горячим латиносом, а садиться в тюрьму и быть с ярлыком расистки совершенно не хотелось, тем более что женщина боялась за свою шкуру даже больше, чем за пятерых дочерей.