Я нёс эту ахинею и всё ждал, когда же этому толстому упырю надоест меня слушать? Когда он рявкнет мне, чтобы я заткнулся? Но, нет, начальник тюремной охраны слушал очень внимательно, даже голову набок склонил. Быть может, такое обилие очевидцев, его успокоило? Пришлось заканчивать.
- А тётка Акотиха и говорит Дарвису, дескать бестолочь ты, хоть и мой племянник! Взял бы пример с Фегеля! Вот, мол, голова, так голова! Не то, что какой-то там Бардас! И рассказала всё Дарвису, как есть. А Дарвис, понимаешь, обиделся. Он тётке Акотихе половину поросёнка, закопчёного, в подарок привёз, а она его дураком обзывает! Вернулся он в наше село весь угрюмый. Я его и спрашиваю, чего это он невесел? Пирогами объелся в гостях или наоборот, пирогов не дали? А он мне, стало быть и рассказывает, ну, то, что я сейчас твоей милости рассказал! А меня, словно дубиной по голове кто-то стукнул! Вчера ещё, как раз объявили, что поймали троих смутьянов и в тюрьме содержат. И велира Тангуса среди них называли. А у меня горе-горькое, Зорька заболела. Эх, думаю, может, он и смутьян против человеков, а скотине-то, поди-ка, худа не сделает! Авось, посоветует корешок какой или травку! Пойду, думаю, упаду в ноги начальнику охраны, поклонюсь всеми деньгами, что за душой есть. Потому что, если Зорька выживет, то и я разбогатею, а если нет, то так и придётся по полупаку доходы слюнявить … И отец меня поддержал, иди, дескать! Не может быть, чтобы такой добрый человек, как начальних тюремной охраны, в наше положение не вник бы! Я и пошёл.
И я поглядел на начальника охраны так жалобно, что чуть сам не расплакался. Много позже, когда я раздумывал над этим эпизодом, я вдруг вспомнил, что на пальце у меня был тот самый перстень, который отдал мне Тангус, который якобы помогает окружающим поверить в твою байку. Не знаю, может перстень помог, может начальник оказался таким доверчивым, но он тоскливо поглядел на медные монеты на столе, и потянулся к переносному масляному фонарю:
- Пошли … Но, помни! Две минуты!
Мы шли длинными коридорами, поднимались и опускались по лестницам, дважды начальник охраны отпирал и тщательно запирал за собой низенькие дубовые двери, и мы опять шли и шли и шли. Охраны было, на удивление, мало. Хорошо, если на один длиннющий коридор стоял один охранник. Да и тот, чаще всего, дремал, пробуждаясь, впрочем, при нашем приближении. В коридорах было темно и душно. Редко-редко чадили одинокие факелы. Было сыро, тоскливо, страшно и холодно.
- Здесь, этажом ниже, общая камера, – счёл нужным объяснить начальник охраны, а может самому от гнетущей тишины ему было не по себе, – Там, значит, обычные преступники, воры, бандиты, насильники. А для твоего Тангуса и таких, как он, есть отдельные, одиночные камеры. Вот, на этом этаже. Для особо опасных!
- А не сбегут? – опасливым шёпотом спросил я.
- Не сбегут! – уверенно ответил толстяк.
Уж, очень, зараза, уверенно ответил!
Наконец, мы остановились перед одной из дверей. Толстяк помедлил, прислушался, сунул мне в руки фонарь и загремел ключами. Дверь распахнулась с противным, визгливым скрипом. Толстяк шагнул через порог, поднимая лампу повыше.
На охапке сена, прикованный длинной цепью к каменной стене, скрючился старик. А я раньше и не замечал, насколько Тангус стар! Всегда он выглядел бодрым, полным сил, мужчиной средних лет. Учитель приподнял голову.
- Благородный велир! – затараторил я, чтобы, не дай бог, учитель не додумался бы меня окликнуть первым, – Благородный велир! Я по поводу коровки! Коровка у меня заболела! Не ест, не пьёт, сердешная! Только мычит протяжно!
Тангус бросил на меня острый, внимательный взгляд. Повернул голову к начальнику охраны и посмотрел на него вопросительно.
- У этого доброго сельчанина корова заболела, – пояснил начальник, – Поможешь?
- Корова? Помогу. Только оставь нас вдвоём. Ты же не думаешь, что я буду свои секреты на всех углах рассказывать?