Опошление бездны – путь из нее, но цена освобождения – отказ от метафизических вопросов. Принять жизнь без сомнений и означает стать “купчихой”. Этот выбор черт и подсовывает Ивану, настаивая на своей грубой материальности, которой можно дать пинка: “…тогда моя цель достигнута: коли пинки, значит, веришь в мой реализм”.
Разыгрывая партию в поддавки, черт, однако, знает, что Иван не согласится на простой выход. Ему дьявол нужнее, чем он дьяволу. Соблазн черта в том, что он есть живое, неопровержимое свидетельство существования тех сфер, куда Ивана не пускает скепсис прогресса. Чтобы шагнуть по ту сторону разума, ему нужно убедиться в независимом присутствии дьявола, поверить в то, что черт знает нечто иное, лежащее за пределами его, Ивана, сознания: “А ведь это ты взял не у меня, – остановился вдруг Иван как бы пораженный, – это мне никогда в голову не приходило, это странно…”
На самом деле, как мы знали всегда, пока Фрейд не сделал из этого знания науку, вместе с нами живет второе Я, которое умеет подсказывать, но только во сне. Может, оно и не умнее нас, но опускается глубже, отчего и называется подсознанием. Антрополог Леви- Брюль называл сновидения “библией дикаря”. Другие искали в них источник религии, писатели – повествовательную машину. Лучше всего она служила Станиславу Лему. Он материализовал на манер Достоевского сны и построил из полученного роман “Солярис”, задавший провокационный вопрос: если мы не отвечаем за наше подсознание, то кто отвечает?
Поверив в черта, Иван сдается и признает его за Другого, достойного, наконец, “вопрос разрешить”, мучивший всех героев и читателей Достоевского: “Есть ли Бог или нет? – опять со свирепою настойчивостью крикнул Иван”.
Но черт, как и его автор, не дает ответа, оставляя вместо него “семечко веры”, чтобы вырастить из атеиста хотя бы агностика.
Эхо этого диалога слышится в той сцене из “Конца игры” Беккета, где герои пьесы молятся Богу:
К л о в. К черту, ничего не выходит! А у тебя?
Х а м м. Ни черта! (Обращаясь к Наггу.) А у тебя?
Н а г г. Подожди. (Пауза. Открывает глаза.) Без толку!
Х а м м. Вот сволочь! Он не существует!
К л о в. Еще нет.
“Конечно же, – писал Бродский, – Достоевский был неутомимым защитником Добра <…>. Но если вдуматься, не было и у Зла адвоката более изощренного”.
Не справившись с центральным вопросом бытия (“…если доказан черт, то еще неизвестно, доказан ли Бог?”), дьявол занялся своим прямым делом: апологией Зла. Из головоломной теологической конструкции вырисовывается, что черт, будучи хоть и падшим, но ангелом, мечтает, как все остальные, даже злодеи, быть с Богом на стороне Добра. Он даже оспу себе привил и “на братьев славян 10 рублей пожертвовал”.
Вернуться на небо черту мешает “самое несчастное свойство моей природы” – здравый смысл. Тот самый, что не дает всем героям Достоевского, не исключая святых, обрести блаженство в безмятежной вере и счастье в единстве с безусловным Добром. Дьявол – это, по его же словам, “необходимый минус”, без которого мироздание не только что неполно, но и вовсе невозможно. Черт приводит Вселенную в движение, вносит развитие в безжизненное статическое равновесие и служит асимметричным противовесом, без которого Достоевскому не о чем было бы писать, а нам – не с чем жить. “Без страдания <…> все обратилось бы в один бесконечный молебен: оно свято, но скучновато”.
В припадке фальшивого самоуничижения черт говорит Ивану, что напрасно тот ждет от него “чего- то великого, а может быть, и прекрасного”, ибо он дает лишь то, что может. Но не стоит доверять его показной скромности. Несмотря на мелкую натуру потертого и пошлого обывателя, цитирующего тогда-шний научпоп, черт и есть та фундаментальная основа мира, без которой “тотчас бы все угасло на свете и не стало бы случаться никаких происшествий”.
Получается, что без черта вечная “осанна” “взвизгивающих” (за это слово Достоевский особо держался) серафимов тоже своего рода “банька с пауками”, вечность, в которой ничего не меняется, а значит, не растет.
Черт внушает сомнение не в Боге, не в Добре, не в рае, а в том, что все это нужно больше, чем сам черт с его здравым смыслом. Признавая разум, черт не отрицает Добро, а дополняет его Злом, которое он не творит, а – что еще хуже – оправдывает.