Камера любит еду, хотя изображать ее на экране не проще, чем тот же секс. Застольные сцены помогают укрепить связь между реальностью и ее кинематографической версией. Экран с его стремлением к бескомпромиссному реализму лишен условности других зрелищных искусств. Театральные обеды – всегда бутафорские, зато киношная еда – бесспорно, настоящая, подлинная, живая. И это придает кинонатюрморту особый соблазн и специфическую прелесть.
Чтобы зрители сопереживали “целлулоидному” обеду, он должен чем-то отличаться от нашего. Быть убедительным, увлекательным, экстравагантным или уликой. В детективах, кстати, сыщики, как голуби, всегда едят. Это делает их человекообразными и позволяет ненадолго вырваться из клише детектива, ибо еда не только оживляет кадр, но и придает некоторую достоверность самым безумным проделкам сюжета.
Талантливо изображенное застолье часто становится знаменитым, вроде роскошного банкета в “Крестном отце”. Другой пример – куда более скромный, но и более изящный обед в “Золотой лихорадке” Чарли Чаплина, где маленький бродяга компенсирует скудость трапезы (вареные ботинки) застольными манерами.
В советском кинематографе натюрмортами прославились потемкинские пиры в “Кубанских казаках”. Специально пересматривая этот фильм на предмет его гастрономического содержания, я обратил внимание на исключительно вегетарианскую направленность кинематографической “клюквы”. В “Кубанских казаках” гуляющие по ярмарке герои проходят мимо пяти фруктово-овощных лавок. Казаки питаются исключительно растительной пищей: арбузами, виноградом, помидорами, кукурузой и огурцами. Идейное вегетарианство свойственно соцреализму в целом. Коммунисты обещали народу рай, а в Эдеме Адаму полагалась вегетарианская диета: “от всякого древа в саду ты будешь есть”.
Постепенно еда на экране, как это случилось и с живописными натюрмортами, отклеилась от сюжета и превратилась в отдельный жанр. Удобный пример и образец – “Джулия и Джулия” с непревзойденной Мэрил Стрип. Она играет Джулию Чайлд, автора библии поваренных книг “Как овладеть искусством французской кухни”. Подробно отвечая на этот вопрос, фильм ничем больше и не интересуется. Что позволяет его отнести к редчайшей ныне разновидности беззастенчивой идиллии, где, как в тех же “Кубанских казаках”, лучшее сражается с хорошим за бесконфликтную, сытую и вкусную жизнь.
Отсюда уже один шаг к бесконечным кулинарным шоу – от японских кухонных самураев до британских пекарей-любителей. Я люблю смотреть на тех и других, переживая вместе с героями. Первые переносят неудачи стоически, как Тосиро Мифунэ. Вторые – не исключая крепких бородатых мужчин – часто плачут над рухнувшим многоэтажным тортом.
Шедевр кулинарного кино – датская картина “Пир Бабетты” (1987). Получив “Оскара” и пальмовую ветвь в Каннах, она вошла в золотой фонд своей родины, которая сочла фильм национальным сокровищем. Он остается лучшей картиной о еде, где та претерпевает акт трансфигурации, не переставая быть парадным ужином на двенадцать, как в тайной вечере, персон.
В угрюмом датском захолустье живут две сестры. Старые девы в немарких платьях, они профукали свое счастье, когда еще в далекой молодости отказали блестящим женихам ради скудной жизни внутри церковного (сектантского) кружка. На дворе конец XVIII века, и к ним прибилась спасавшаяся от Великой французской революции беженка Бабетта, которая стала у сестер бесплатной экономкой. В один прекрасный день она выигрывает в лотерею 10 тысяч франков. На все деньги Бабетта устраивает невиданный в этих краях пир. Лодки привозят с большой земли драгоценные яства и вина, в ход идет дивное кулинарное мастерство Бабетты, которая в прошлой жизни была шеф-поваром лучшего ресторана Парижа. И вот застолье – столь роскошное, что гости-пуритане сочли его греховным, но не смогли справиться с соблазном и отказать себе в наслаждении.
В центре фильма не растаявшие от деликатесов едоки и даже не Бабетта, а сам пир, на который она спустила чудом обретенное состояние. Принесенная жертва исполнила предназначение, общее для любого художника: создать такое произведение искусства, которое изменит людей, вызовет решительное преображение их натуры, сделает их лучше. Выше этого уже ничего быть не может. Если, конечно, не считать рая, где, как говорит одна из сестер, Бабетта будет угощать ангелов.