— И даже этого я не знаю.
— В смятении дух твой. Я буду молиться за тебя и други твоя.
Я вышел. С порога оглянулся: в полумраке храма ярко горели семь свечей
Когда мощный серебристый джип «патрол», выделенный в мое распоряжение начальником управления, пропылил по проселку и свернул на асфальтовое шоссе, ведущее к Москве, я обернулся на маковки Спас-Заулка, на золотые кресты над ними.
И подумал: «Какие же слова найдет он для молитвы за нас — наемников и, может быть, даже убийц?..»
Было лето 1996 года. 14 июля.
Глава первая. Мой сын будет Президентом России, или Террорист во фраке от «Бриана»
В 1996 году праздник католической Троицы пришелся на воскресенье 26 мая. С самого утра ко всем кирхам и костелам Германии начали съезжаться крытые яркими разноцветными тентами грузовики, до отказа набитые березовыми ветками. Привезенные из специальных лесопитомников, они предназначены были для украшения храмов в этот день. Береза, как известно, символ Святой Троицы. Грузовики уже поджидали десятки прихожан со всеми чадами и домочадцами; они втаскивали охапки пахучих веток в притворы, а потом под руководством священнослужителей украшали ими соборные залы, где вечером должны были пройти торжественные богослужения. Работа шла споро, немного не по-немецки суматошно, но суматоха эта была какой-то особенной, праздничной — такая царит обычно, когда наряжают рождественские елки.
Как и во всей Германии, праздничное оживление было в то утро и в одном из самых старинных соборов Гамбурга — костеле святого Михаила, Михаэлискирхе. Построенный в стиле классического барокко, «Большой Михель» по странной исторической случайности возвышался своей статридцатиметровой башней между двумя районами Гамбурга: фешенебельным Альтштадтом и развеселым Санкт-Паули, где (как деликатно отмечалось в путеводителях и туристских проспектах) не существует никаких табу.
День этот выдался не по-майски хмурым, откуда-то нагнало туч, с Эльбы тянул несильный, но пронизывающий, как на набережной Невы, ветер; красный кирпич старых, построенных еще в середине восемнадцатого века домов, окружавших Михаэлискирхе и чудом уцелевших после бомбежек союзнической авиации в конце второй мировой войны, казался почти черным; медные, позеленевшие от вечной сырости крыши, веселившие взгляд в погожие дни, сейчас выглядели уныло-тусклыми.
Ближе к полудню, когда праздничная суета в соборе святого Михаила была в самом разгаре, в один из многочисленных рукавов Эльбы вошла белоснежная, новейшей постройки крейсерская яхта. Она стала на якорь в районе Альтштадта, метрах в семидесяти от берега — швартовка непосредственно у набережных Гамбурга, да и то краткосрочная, разрешается лишь шлюпкам и легким прогулочным катерам.
Яхта была под английским флагом; на борту ее значилось название — «Анна» и порт приписки — Ливерпуль. На фоне огромных плавучих доков, сухогрузов, лесовозов она выглядела детской нарядной игрушкой, но любому человеку, хоть что-то понимающему в морских делах (а таким в древнем ганзейском Гамбурге был едва ли не каждый второй), с одного взгляда было ясно, что изящные обводы этой игрушки в сочетании с мощным современным двигателем таят возможности яхты развивать едва ли не скорость торпедных катеров, остойчивость и мореходные качества таковы, что даже кругосветное путешествие для нее не проблема. И даже уж совсем профану без пояснений было понятно, что такая яхта может принадлежать только богатому человеку. И не просто богатому — очень богатому.
Однако двое мужчин, доставленных с яхты на белом, похожем на глиссер катере, совершенно не походили на богатых людей. Один — высокий, плотный, лет пятидесяти — был в заурядной кожаной куртке, потертой на сгибах, в темной вязаной шапочке, натянутой из-за пронизывающего ветра чуть ли не на глаза. Он был похож на шкипера, в крайнем случае — на капитана, но уж никак не на владельца этой роскошной яхты. А второй и на шкипера не тянул: тоже высокий, сухощавый, лет двадцати семи, в джинсах, в китайской ветровке с капюшоном. Моторист? Стюард?
Лишь подобострастная услужливость, с которой матрос, сидевший за рулем глиссера, попытался помочь пассажирам подняться на набережную, могли бы подсказать внимательному наблюдателю, что доставленные — отнюдь не простые члены команды.
И такой наблюдатель, между прочим, был.
Как только эти двое оказались на набережной, из темно-серого «фольксвагена-пассат», далеко не последней модели, припаркованного неподалеку, вышла молодая женщина в длинном синем плаще и изящной фетровой шляпке и подошла к мужчинам.