И повесил трубку.
— Поставил он тебя на место, а? — заметил Док, появляясь из спальни. — Объясни-ка мне… ты всякие спецкурсы слушал. Резидент — что это за фигура?
— Смотря где. В Германии или в Штатах — очень серьезная. Руководитель всей агентурной сети. А здесь… Не думаю. Иначе его не вывели бы на связь с нами, поручили бы кому помельче. Это от латинского «резидео» — остаюсь на месте, пребываю. В средние века так называли послов, постоянно живущих за границей. Сейчас — представитель разведки. Внедренный в страну пребывания. Или завербованный из коренных жителей.
— Чьи это кадры — ГРУ, СВР, ФСБ?
— Раньше было — ГРУ и «контора». А сейчас, после всех реорганизаций, кто их разберет.
— К какой информации он имеет доступ?
— Вон ты о чем! — понял я. — Вопрос. И не один. Что это за чушь собачья с уголовным делом за незаконные валютные операции? Сколько я себя помню, доллары на каждом углу продают.
Док усмехнулся:
— Это тебе кажется. Вы — дети новой России. А в восемьдесят седьмом был еще Советский Союз. И валютчикам давали до десяти лет. За спекуляцию долларами.
— С восемьдесят шестого года Губерман — пресс-секретарь Назарова. Мало ему, по-твоему, платили, чтобы он принялся долларами спекулировать?
— Все проще, Сережа. Доллары могли понадобиться ему, чтобы купить что-нибудь в валютке. Для тебя это слово, конечно, анахронизм. Как и слово «дефицит». Но меня другое интересует. В июне этого года был в Гамбурге. Яхта «Анна» была взорвана в конце мая…
— Двадцать шестого мая, — уточнил я. — Почему помню — у Настены как раз день рождения.
— Что он делал в Гамбурге?
— Скорее всего — помогал перевезти тело сына Назарова в Париж и похоронить на Сен-Жермен-де-Пре, — предположил я.
— Возможно, — согласился Док. — Второй вариант. Начальник службы внутренней безопасности концерна Назарова. То есть — контрразведки. Не исключено, что пытался провести собственное расследование обстоятельств взрыва.
— Это зависит от того, когда он был в Гамбурге. Александр Назаров был похоронен десятого июня. Если Губерман был в Гамбурге после десятого — ты прав.
— Это и нужно выяснить у резидента.
— Не только это, — возразил я. — Какую информацию он передавал Вологдину? По чьему приказу? Что он знает о нас? От кого? И так далее.
В общем, у нас накопилось вопросов к резиденту. И не с руки было ждать, когда он снова выйдет с нами на связь. Да и не скажет он ничего, если просто спросить. Если мы хотели получить убедительные ответы, нужно было облечь вопросы в убедительную форму. Поиском этой формы мы с Доком и занялись, ожидая, когда появится еще одно дитя новой России — Олег Мухин и сообщит, удалось ли ему засечь резидента в баре «Бейрут».
На безмолвном экране телевизора по-прежнему яростно размахивали руками и отпихивали друг друга от трибуны киприотского рOзлива жириновские, только что в косы вцепиться было некому: здешний парламент, судя по всему, был недоступен для женщин, как и кафенес. Потом возникла заставка новостей. Док прибавил громкость. В кадре появилась молодая гречанка с высокой прической и классическим греческим лицом и начала обзор событии минувшего дня со скорострельностью автомата Калашникова. В точности, как если бы какая-нибудь оперная Артемида вдруг начала вести репортаж о футбольном матче. Замелькал видеоряд: Совет Безопасности ООН, Югославия, Клинтон, Палестина, Арафат, авиасалон в Абу-Даби. Что-нибудь разобрать было совершенно невозможно. Док потянулся выключить телевизор, но в этот момент на экране возникла вилла «Креон» и картинки, знакомые нам не только по снимкам в газетах и по предыдущим выпускам новостей. На лице полковника Волошина камера задержалась. Артемида за кадром произнесла по слогам, как по-китайски: Во-лог-дин. Появившийся на экране хозяин «Трех олив» «хохол упэртый» Микола Шнеерзон объяснил на мове, что он сразу же позвонил в полицию, як тики взнав своего постояльца у людыне, изображенной на снимках в газетах.
— Выключи, — кивнул я Доку.
Экран погас. Что было дальше, мы и так знали — толкались вчера среди зевак, когда в пансионат нагрянула полиция и телевизионщики. Допрашивали Анюту, соседей Вологдина, других постояльцев. Все в один голос твердили, что человек был спокойный, вежливый, не напивался и женщин не водил. Ни к кому из нас с расспросами не приставали — мы вселились на следующий день после исчезновения Вологдина.
Во всем этом важно было только одно: имя полковника попало в СМИ и о нем чуть раньше или чуть позже станет известно в Москве. Как на это отреагирует Москва? Тут гадать было нечего, оставалось лишь ждать. И постараться высеять эту реакцию из хаоса жизни. Не оказаться в положении бедолаги, который воззвал ко Всевышнему: «Дай знак мне!» — и тупо вслушивается в крик чаек, гудки теплоходов и шелест дубовых и пальмовых листьев, не подозревая, что это и есть явленный ему знак.