Гундега не догадывалась о том, что происходило на расстоянии нескольких километров, она узнала об этом лишь утром. А сейчас, закрыв окно и погасив свет, она легла и очень скоро уснула.
В тот момент, когда Гундега заснула, в соседней усадьбе вдруг проснулась мать Виктора. Вначале она не могла сообразить, что её разбудило. Повернувшись на другой бок, она услыхала, как хлопнула дверца шкафа.
— Кто там? — шёпотом спросила Ганчарикиха.
— Я.
— Ты, Виктор? Что ты там ходишь в потёмках?
— Не хотел тебя будить.
— Мел привёз со станции?
— Нет.
Звякнули пузырьки. Потом что-то с грохотом упало на пол.
— Где фурациллиновая мазь, мама?
— У самой стенки. Для чего тебе мазь?
Виктор не отвечал, затих и только сопел сквозь стиснутые зубы.
— Для чего тебе мазь, я спрашиваю? — уже строго потребовала ответа мать.
— Я… ну, немного обжёгся…
— Ох, горюшко!..
Ганчарикиха вмиг соскочила с постели и, как была, в развевающейся белой рубашке кинулась к выключателю. Ослеплённая ярким светом, она сразу ничего не разглядела. Только едко пахло горелым. При свете Виктор сразу отыскал нужную баночку с мазью.
Он с виноватой улыбкой повернулся к матери.
— Да ничего особенного…
Она подошла к сыну вплотную и увидела, что у него обгорели брови и почти совсем сгорели ресницы. На щеке красовался широкий красный рубец. Пиджак был прожжён в нескольких местах.
— Покажи руки, Витя!
На лице Виктора появилась кривая усмешка.
— Я же говорю, ничего особенного…
— Покажи руки! — настаивала она.
Виктор повиновался.
Мать не произнесла ни слова, только рот её болезненно сжался.
— Сейчас принесу марлю, — проговорила она и занялась руками сына, смазывая волдыри на месте ожогов.
— Машина, что ли, загорелась?
— Хлев.
— Чей? — удивилась она.
— Соседей — "Цинитайса".
— И ты, как водится, полез в самое пекло?
— Ну, полез, — ответил он. — Или я должен был смотреть, как горит скотина?
Она взглянула на сына с неожиданной нежностью.
— Все вы у меня такие. Все восемь… Отчего же загорелось?
— Короткое замыкание. Проводка была не в порядке. Еду мимо, вижу — горит…
— Разве их-то никого не было?
— Девчушка дежурила. Побежала за помощью…
Она неосторожно прикоснулась к его руке, и он побледнел.
— Больно?
— Не больно… — нетерпеливо проговорил он. — И чего ты расспрашиваешь!
Ганчарикиха тяжело вздохнула, но немного погодя опять начала:
— А помощь-то всё-таки явилась?
— Явилась.
— Почему же ты так обжёг руки?
— Возился с быком. Племенной. Только в прошлом году привезли из Сигулды. Что-то около пятнадцати тысяч заплатили. Ну, испугался огня и не хотел выходить из хлева.
— Дай смажу лицо.
Подойдя к зеркалу, Виктор некоторое время критически разглядывал себя, после чего сделал вывод:
— Испорчен фасад, как говорит Арчибалд.
— Что?
Виктор только усмехнулся.
— Принеси, мать, ватник!
— На что тебе ватник?
— Мел ведь я не привёз…
— Ох, горюшко! Ты же болен, Витенька, как же ты поедешь?
— Как приехал сюда, так и до станции доберусь.
— Одному не управиться. Был бы хоть отец дома.
— Буди Владика!
Мать помедлила, ожидая, не передумает ли Виктор, затем направилась в соседнюю комнату. Когда она вернулась, Виктор пытался забинтованными руками застегнуть ватник. Она помогла ему.
— Знаешь, мать, только не рассказывай, пожалуйста, никому ничего, — попросил Виктор, не гляди на неё. — Растрезвонят по всему свету. Кому это нужно.
Она согласно кивнула головой и, посмотрев вслед сыновьям, исчезнувшим в бледных предрассветных сумерках, вздохнула.
Мать Виктора сдержала слово, но о случившемся наутро говорил весь колхоз. Узнала об этом и Гундега.
Всё началось с того, что секретарь парторганизации колхоза "Цинитайс" позвонил Эньгевиру и спросил, не очень ли сильно пострадал шофёр, помогавший им тушить пожар. Заодно он передал Эньгевиру благодарность от правления "Цинитайса". А когда удивлённый председатель ответил, что ничего не знает и, очевидно, тут какое-то недоразумение, секретарь заметил, что в данном случае шутки не совсем уместны, и повесил трубку прежде, чем Эньгевир успел что-либо возразить.