— Это ведь для твоего блага, Гунит! Кому же, кроме тебя, останется всё, что здесь есть? Дом, сад, мебель — всё как есть.
— Я, тётя, для вас тоже вроде мебели, — с горечью сказала Гундега, постучав согнутым пальцем по столу. — Мебель…
— Неправда, — с жаром воскликнула Илма, — бог свидетель, что я тебя люблю.
Гундега вновь опустила голову, зная, что это правда. Илма любила её. Но любовь эта не приносила ни радости, ни удовлетворения, она была бременем, камнем. В представлении Гундеги любовь, какая бы она ни была, всегда связывалась с чем-то светлым, хорошим. А привязанность Илмы тянула Гундегу вниз и только вниз. "Этот дом как трясина…" — пронеслось в глубине сознания. Значит, кто-то погряз в этой трясине. Кто? Симанис как будто нет. И Фредис тоже. Значит; Лиена, Илма или она, Гундега? Какое безумие! Разве она уже погрязла? Нет, наверно, ещё нет. Она молодая, сильная, она поможет выбраться Илме тоже… Как безнадёжно плакала Илма тогда, в новогоднюю ночь, когда все веселились! Как она несчастна! А кто виноват? Гундега не знала.
— Ах тётя, к чему такая ненасытность? — лишь недоумённо спросила она.
— Какая же это ненасытность? — возразила Илма. — Кто пострадает от того, что тебе дадут клочок земли?
— Тётя, разве он нам нужен, мы ведь…
— Как же не нужен! Земля никогда не бывает лишней. Прежде у нас было двадцать пять гектаров, да и то еле-еле…
Гундега вздохнула. Они говорили на разных языках. А снаружи гремел гром, дождь поливал землю, и она издавала аромат, дышала. Чёрная, плодородная, гордая…
— Нет, тётя, не уговаривайте, всё равно по пойду…
Этим кончился их ночной разговор. Всё казалось простым и ясным. Но наутро Гундега отправилась на ферму с тяжёлым сердцем и страшилась каждого встречного, боясь, что он может подумать: смотри, эта белобрысая потому так рвётся в колхоз, что очень хочет получить приусадебный участок.
Точь-в-точь такое же неприятное ощущение она однажды пережила в Приедиене. У неё порвался чулок, и она, не зная об этом, обошла чуть ли не пол города — зашла в два магазина, в библиотеку, на автобусную станцию, на почту, и всё казалось, как всегда, обычным. Пока, наконец, какая-то старушка не обратила её внимание: "Девочка, у тебя чулок разорван!" И всё сразу изменилось. Теперь все многозначительно смотрели на неё, прохожие оборачивались, знакомые, здороваясь при встрече, усмехались, а ноги — тяжёлые, точно налитые свинцом, отказывались повиноваться, да к тому же и Гундега, стараясь скрыть дырку на чулке, при ходьбе поворачивала пятки внутрь…
Воспоминание на этот раз не вызвало улыбки. Совсем наоборот, она подумала: "Хорошо, если бы только дырка на чулке…"
Проходя мимо Межрот, она заметила вьющийся из трубы дымок. На яблонях уже набухли почки, но цвета ещё не было.
У дома показалась Жанна; она увидела Гундегу и махнула ей рукой. Это значило: "Иди сюда!" Гундега частенько по утрам заходила в Межроты за Жанной, но сегодня ей не хотелось… И неудобно пройти мимо.
Жанна варила кофе. На столе стоял термос. Рядом на дощечке лежал нарезанный хлеб и стояла маслёнка с маслом.
Оказывается, Матисоне ещё затемно убежала на ферму: свиноматка Маде начала пороситься. Арчибалд поспешил следом, даже не позавтракав.
— Снесу им чего-нибудь перекусить, сказала Жанна.
Повозившись некоторое время с закипевшим кофе, она оглянулась.
— Что ты такая неразговорчивая сегодня? Не выспалась?
Гундегу так и подмывало рассказать всё Жанне, но она боялась услышать простые слова: "Я это предчувствовала!"
— Нет, нет, — поспешно заверила Гундега, точно боясь, что Жанна угадает её мысли. — Я просто так…
К счастью, Жанна была слишком занята своими хлопотами и больше не спрашивала её ни о чём.
Первый, кого они увидели во дворе фермы, был Арчибалд. Выскочив из кухни с дымящимся ведром в руке, он спешил в хлев. Они последовали за ним.
В дальнем конце хлева, тесно сблизив головы, сидели на корточках Матисоне и Арчибалд, а между ними стояло ведро.
Девушки, подойдя ближе, увидели в ведре неподвижного поросёнка. Он весь был погружён в воду, наружу торчала лишь голова с закрытыми глазами. Арчибалд держал ведро, а Матисоне осторожно массировала бока поросёнка.
— Принеси свежей соломы! — крикнул сестре Арчибалд.
Жанна побежала и в ту же минуту вернулась с огромной охапкой соломы.
Арчибалд покосился на неё.
— Одну горсть нужно было, — проворчал он.
Жанна, обычно не лазившая за словом в карман, на этот раз почтительно молчала.