Матисоне засмеялась низким грудным голосом.
— Похоже на то, Жанна, что вам любой ценой хочется сложить голову. А это ещё никакое не геройство.
— А что же тогда?
— Геройство начинается там, где оказывается большая, значительная услуга людям. Всё остальное — лишь никому не нужное ухарство.
Жанна плутовато, словно избалованный ребёнок, взглянула на Матисоне.
— Значит, по-вашему, ухаживать за свиньями — геройство?
— В некоторых случаях, может быть, да. Жизнь очень сложна. Но это к лучшему, иначе, мне кажется, мы бы все умерли со скуки. И в первую очередь вы — храбрая спасительница тонущих. Никому ведь не нужны два утопленника, и никакой романтики в этом тоже нет, — чуть насмешливо заключила Матисоне.
«В Межакактах, пожалуй, никому бы и в голову не пришло говорить о чём-нибудь таком, — невольно сравнила Гундега. — Там никто бы не вздумал рассуждать, что такое геройство. Дома говорят о том, сколько накопают картофеля, какую сумму выручат от продажи поросят, когда отелится корова и где найти рабочих подешевле. Хорошо это или плохо?.. Нет, плохого в этом ничего нет…»
Жанна снова обратилась к Матисоне:
— Но что же делать?
— Научиться хорошо плавать. — Матисоне, стряхнув с фартука хлебные крошки, встала.
— Это нужно понимать в прямом или переносном смысле?
— Как хотите…
Жанна, сидя на земле и запрокинув голову, смотрела снизу на Матисоне, лукаво щуря на солнце зеленоватые глаза.
— Вам бы следовало быть министром, товарищ Матисоне.
— Я в своё время окончила всего шесть классов.
— Я не в буквальном смысле говорю.
— И я тоже. Таких министров много. Вы просто их не замечали.
Как ни внимательно слушала Гундега, она так и не поняла, что именно хотела сказать Матисоне.
Когда под вечер в воздухе повеяло сыростью, женщины надумали разжечь костёр. Пока пожилые расположилась возле наваленного грудой картофеля отдохнуть и распрямить спины, молодые отправились в лес за хворостом. Они перекликались, аукали, обрадованные короткой передышкой. Одной из девушек пришла в голову мысль осилить довольно высокую сухую сосенку, цепко державшуюся корнями за землю. За дерево уцепилось несколько пар рук. Раскачивали и гнули стройный, покрытый лишайником ствол до тех пор, пока он не треснул и не переломился; девушки с визгом повалились в кучу. Сосенку торжественно приволокли на поле, и скоро кучу хвороста и хвою уже лизали робкие язычки огня. Напоенный горькими ароматами осени, могучий молчаливый лес вдруг зазвенел точно арфа, откликаясь на каждое слово и возглас звонким эхом.
Гундега невольно подумала: громкий говор слышен далеко. Даже в Межакактах. Может быть, Илма стоит во дворе и слушает… Так же, как вчера стояла и слушала она сама, ощущая тихую щемящую боль и неясную тоску.
Она смогла вызвать в памяти только фигуру Илмы, двор Межакактов, постройки, но не могла представить себе ощущений Илмы. Это открытие поразило Гундегу, она почему-то думала, что очень хорошо знает Илму. Вдруг из глубин памяти возникли глаза Илмы, с презрением и злобой смотревшие на Фредиса. Почему? И почему Лиена тогда, на кладбище, плакала в полном одиночестве и испугалась при её появлении? Почему она изменилась в лице, когда Гундега спросила её однажды о Дагмаре?
— Почему вы так грустны? — раздался над самым ухом Гундеги голос Жанны.
Гундега вздрогнула, точно Жанна могла подслушать её мысли, и натянуто улыбнулась.
— Может быть, вы устали? У меня у самой тоже… спина. — Жанна потёрла поясницу. — Я сейчас очень хорошо представляю, как себя чувствует верблюд. С горбом…
Гундега усмехнулась, но ей так и не удалось избавиться от неожиданного приступа тоски.
«Я, наверное, в самом деле устала», — подумала она, а мысли вновь и вновь упрямо уводили её в Межакакты.
Гундега вспомнила неубранные гряды и не спущенную в погреб морковку. Может быть, она боится выговора? Но тётя Илма ведь никогда не бранила её!
Сумерки сгустились так, что с трудом можно было различить картофелины, и работу закончили. На краю поля всё ещё тлел костёр, и когда кто-нибудь кидал в угасающее пламя сухую еловую ветку, над ним высоко взлетал рой искр. Трактор, нащупывая яркими фарами дорогу, перебрался через мостик и свернул на шоссе. Гундега обогнала его и некоторое время шагала по обочине, казавшейся в свете фар покрытой снегом. Постепенно затих говор позади. Оглянувшись, она увидела в бесконечном море тьмы ярко-красный островок — тлеющий костёр, возле которого ещё двигались серые тени нескольких человеческих фигур.