— Я провожу вас, — предложил Виктор. — Вряд ли вы найдёте дорогу домой.
Оказалось, что он прав. Гундега сейчас не имела ни малейшего представления о том, в какой стороне Межакакты. Кругом одинаковые высокие сосны с подлеском внизу.
По узкой тропинке пришлось идти друг за другом. Так они некоторое время и шли молча, потом Виктор пошёл рядом, по мху.
— Дайте мне ваш свёрток, — попросил он.
— Нет, нет, — воскликнула девушка, хотя поросёнок был довольно тяжёлым. — Я его скоро где-нибудь положу.
Виктор не понял её волнения и только сказал:
— Какая вы странная!
— Я? — она быстро взглянула на него. — В каком смысле?
— Вас никак не вытащишь из вашего уединения. Приглашал я — не пришли, приглашала Матисоне — тоже не пришли.
— Разве это было серьёзно? Я думала, просто ради приличия. — Немного погодя она добавила: — Я ведь чужая.
— Все мы когда-то были чужими.
— Но… — начала было Гундега и тут же осеклась, вспомнив с поразительной ясностью тот немного туманный осенний день, когда она познакомилась с Виктором. Даже как будто опять немного закружилась голова, как тогда, когда они с Виктором мчались на большой скорости вниз с Горба навстречу синеющей долине…
— Матисоне хотела пригласить вас работать вместе, — заметил Виктор.
Гундега удивилась:
— Но ведь я уже…
— Работаете — вы хотите сказать?
Лёгкий ветерок играл выбившимися из-под платка прядями волос. Глаза открыто и доверчиво смотрели на Виктора, и вдруг он заметил, что они затуманились.
— Я нигде не бываю, — с неожиданной откровенностью грустно сказала Гундега. — Иногда вспоминаю наш тогдашний разговор в машине о клубе, о посёлке…
Она смущённо замолчала.
— Ну, приходите в клуб на самодеятельность, — горячо начал Виктор, словно вдруг нашёл точку опоры.
Гундега покачала головой.
— У меня нет таланта.
— Что за ерунда! У каждого есть какой-нибудь талант!
Она еле заметно усмехнулась.
— Вы говорите, как газету читаете…
— Разве это не так? — не унимался он. — Ведь вас всё равно что-то интересует. Театр, книги, кино… Приходите в кино… Сегодня вечером. Да?
— Я не знаю, — рассеянно ответила она, думая о чём-то другом.
Виктор вздохнул, не скрывая огорчения.
Наступило гнетущее молчание.
— Я люблю книги, — заговорила, наконец, Гундега.
— Да? Видите, а в нашем клубе есть библиотека. Книг, правда, не очень много. Большинство сами принесли.
Гундега оживилась.
— Знаете, Виктор, мы в Приедиенской школе тоже собирали книги. Для подшефного колхоза. — Она засмеялась. — Там такие почтенные бородатые дяди, а мы, девчонки с косичками, — шефы! Смешно, правда?
Тропинка вывела на более широкую дорогу, по обе стороны которой кучками, прижавшись друг к другу, стояли стройные молодые ёлочки под шапками первого снега.
Гундега протянула руку:
— Смотрите, какая красота!
Взгляд её нечаянно упал на свёрток, и Гундега заметила, что сквозь бумагу проступила кровь. Это было таким резким контрастом с тем, что она видела вокруг, что у Гундеги дрогнуло сердце. «Такова жизнь» — этим излюбленным изречением Илмы она хотела ослабить неприятное ощущение, но не смогла. Возможно, виною этому были её молодость, девичьи мечты — они восставали, протестовали против того, чтобы словом «жизнь» обозначалось нечистое, омерзительное. Она предпочла бы сказать о покрытых снегом ёлочках — «такова жизнь». Но руки ощущали тяжесть свёртка, это была действительность, от неё нельзя было уйти. И недавняя нахлынувшая вдруг радость так же быстро улетучилась, как и появилась.
— Я положу здесь… — пробормотала она и свернула в чащу. Через минуту она вернулась с пустыми руками, зябко кутаясь в пальто.
— Что с ним приключилось? — спросил Виктор.
— Нери… — коротко, с неохотой ответила Гундега.
Виктор понял.
Гундега, пугливо взглянув на него, призналась:
— Даже я его боюсь. Сегодня как увидела…
Она умолкла, так и не досказав, что увидела. Но по изменившемуся выражению глаз Виктор догадался, что она продолжает думать об этом.
— Вы ещё не привыкли, — задумчиво проговорил Виктор.
Она непонимающе посмотрела на него.
— Когда я вас, Гундега, увидел катающейся в машине пастора, я подумал — ну, всё кончено!
Она вся зарделась.
— Я не каталась, а ехала домой с кладбища, — от смущения слова её прозвучали более резко, чем она хотела. — Разве пастор не может иметь свою машину?