— Может, почему же нет, — ответил Виктор насмешливо-серьёзным тоном. — Больше того — машина ему просто необходима, чтобы скорее объехать кладбища и церкви, проповедуя заманчивую и прекрасную загробную жизнь. Как говорится — скорая райская помощь!
Гундега едва заметно улыбнулась.
— Вы рассуждаете, как моя бабушка.
— Правда? Ну, а отец, мать как?
Гундега отвернулась.
— Они умерли.
Помолчав, нерешительно, словно боясь доверить Виктору всё до конца, она пояснила:
— Мне был всего один год. Они переходили по льду через Даугаву, лёд тронулся… а нынче летом — и бабушка тоже…
Виктор вспомнил, как он однажды дочти, насмешливо спросил у Гундеги, зачем она приехала сюда, в Межакакты. Теперь ему стало неловко.
— Скажите, — начала ободрённая его молчанием Гундега, — может ли человек исчезнуть так просто, не оставив следа? И разве не бывает так… что человек потерял бы рассудок, если бы не верил, что после смерти будет ещё что-то…
Она серьёзно, с тревогой ждала ответа. И Виктор почувствовал, какая нелёгкая обязанность неожиданно легла на его плечи. Нужно было ответить без обмана. Это оказалось в десять раз труднее, чем приглашать на самодеятельность или в кино. Ему никогда не приходилось ломать голову над тем, есть бог или нет его, он просто никогда не ощущал потребности в каком-то сверхъестественном существе. И человеческая смерть в его понятии уподоблялась гибели дерева — росло, распускалось, цвело, сеяло вокруг себя зелёные побеги и, дожив до старости, засохло и в бурную ночь свалилось… Но как всё рассказать этой девушке, смотревшей на него с доверием и надеждой? В первый момент он хотел отделаться шуткой: «Если бы то, что вы говорите, было правдой, я бы уже давно находился в доме умалишённых». Но он промолчал. Он понимал, что если он не найдёт подходящих слов, Гундега опять замкнётся в себе. Впервые в своей жизни Виктор почувствовал, что у него не хватает слов, чтобы выразить мысли — не те заурядные, серые, пропахшие дорожной пылью и бензином, что ежедневно вертятся в мозгу, а совсем иные мысли. В каком смысле иные — он и сам не сразу мог разобраться.
— Вы говорите, что человек ничего после себя не оставляет, — нерешительно начал Виктор. — Мне кажется, это не так, — он повернул к ней голову и прибавил горячо: — Нет, это не так, Гундега! Оставляет!
Она недоверчиво улыбнулась.
— Что же?
— Ну… то, над чем работает, одним словом, свой труд.
Гундега покачала головой.
— Я понимаю: оставляют великие художники, писатели. После них живут прекрасные картины, хорошие книги. А мы, простые люди, — я, вы? Не знаю, радостнее ли от этого нам.
— Одни строят дома, другие что-то изобретают, иные разводят сады или просто сажают дерево…
— Вы находите достаточным, если человек посадил одно-единственное дерево? — упавшим голосом проговорила девушка. — Одно-единственное дерево…
— Вероятно, есть и такие, что не оставляют после себя ничего.
— Возможно.
Между стволов сосен показался просвет, и Гундега увидела Межакакты. Она невольно замедлила шаг, наконец остановилась совсем. Показав рукой на усадьбу, сказала:
— По вашим словам выходит, что тётя Илма оставит после себя Межакакты.
— Межакакты существовали и до неё. Она их не строила, а лишь унаследовала. — Поколебавшись, он закончил: — Так же, как унаследуете их вы, Гундега.
По лицу её скользнуло что-то похожее на смятение, слова прозвучали еле слышно и грустно:
— И ничего не построю?
— Этого я не знаю, — откровенно ответил Виктор.
Гундега опустила голову.
— Конечно, откуда же вам знать…
И, поспешно подав ему руку, она тихо пробормотала:
— Ну, мне пора… — Потом ещё тише: — Простите…
— За что? — он добродушно усмехнулся.
— Водила я вас тут повсюду, а вам, может быть, нужно куда-то пойти.
— Сегодня воскресенье.
На холме залаял Нери, и Гундега вздрогнула.
— Вам холодно? — спросил Виктор.
— Нет… то есть да… — замялась девушка, боясь признаться, что испугалась далёкого лая привязанного на цепь пса.
За молодым сосновым лесочком прогрохотала невидимая телега. Может быть, это уже возвращаются Илма с Симанисом… Гундега растерянно заспешила:
— Ну, я пойду…
И она быстро, чуть не бегом, пустилась к дому, разбрызгивая мокрый снег.
— А как же насчёт библиотеки? — крикнул вслед Виктор. — По средам и субботам…
Обернувшись, Гундега неопределённо махнула рукой. В её движениях уже не было прежней свободы и лёгкости. Виктору подумалось, что так бежит человек, на спине которого тяжёлая ноша.