— Нет, я не хочу счастья. Хочу спать.
Она поднялась наверх, в свою комнату, зажгла огонь и прилегла, думая, что не заснёт, и в ту же минуту погрузилась в глубокий сон.
Незадолго до полуночи по лестнице поднялась Илма и заглянула в комнату. Гундега спала. Илма уже намеревалась погасить лампу и уйти, как вдруг заметила на столе письмо из Приедиены.
Бегло пробежав глазами мелко исписанный листок, она придавила его рукой. Пальцы сжались в кулак, комкая бумагу. С минуту она стояла так со скомканным письмом в руке и смотрела на спящую Гундегу. Лицо Илмы понемногу смягчилось, но не сделалось моложе, совсем наоборот, это было лицо старой, отживающей свой век женщины, лицо, на котором время оставило множество морщин.
Губы Илмы беззвучно зашевелились, слов нельзя было разобрать. Молилась ли она богу или проклинала кого-нибудь? Кто знает…
Наконец она всё же погасила лампу, тихо прикрыла дверь и на цыпочках спустилась вниз, останавливаясь всякий раз, как только раздавался скрип ступеньки. Письмо она бросила в печь. Бумага вспыхнула и погасла. Она помешала кочергой тёмный пепел.
Стенные часы пробили двенадцать.
Гундега проснулась оттого, что кто-то присел на край кровати. Она открыла глаза — Дагмара. Ещё было темно, но она знала, что уже наступило утро.
— С Новым годом, Гундега!
Склонившись, Дагмара поцеловала её в щеку.
Они посмотрели друг на друга. Глаза Дагмары матово блестели. Голова склонена над Гундегой, а по обе стороны лица струились её пышные волнистые волосы — они почти касались подушки. В полумраке лицо Дагмары утратило яркость красок, оно будто написано было только в чёрных и серых тонах, но и такое оно продолжало быть красивым, даже более красивым, чем вчера. Гундега ощущала на своём лице тёплое дыхание Дагмары. Так непривычно было здесь, в Межакактах, проснувшись, почувствовать на лбу дыхание живого существа.
— Ты давно уже здесь? — спросила немного погодя Дагмара.
Гундега сказала.
— Бедняжка… — тихо проговорила Дагмара.
В наступившей тишине ясно слышалось тиканье часиков на руке Дагмары.
— Где ты спала, Дагмара?
— Я? Внизу, у бабушки.
— Это твоя комната, не правда ли?
— Была…
— Дагмара!
— Я как-то спросила у бабушки, почему ты ушла отсюда.
— А она?
— Она не ответила.
— А у Илмы? У Илмы ты не спрашивала?
— Нет.
— Видишь ли, Гундега, я не бушманисовской закваски.
— Закваски?
Плечи Дагмары задрожали от еле сдерживаемого смеха.
— Ты удивляешься? Знаешь, для меня Межакакты всегда были обычным жильём с четырьмя стенами и крышей над головой. Мне никогда не приходило в голову чем-либо жертвовать ради них, поклоняться им.
— Как странно ты рассуждаешь, — задумчиво сказала Гундега. — Тётя Илма как-то сказала, что это потому, что… — она замолчала, боясь обидеть Дагмару.
— Потому что я чужая, что во мне польская кровь. Да?
Гундега еле заметно наклонила голову.
Дагмара усмехнулась.
— Чего ты стесняешься? Думаешь, я сама этого не слышала чуть ли не каждый день? Всякий раз, когда получала в школе двойку или что-нибудь делала не так, как она. Когда не смогла научиться вязать… За то, что у меня чёрные волосы…
— Ты долго прожила здесь?
— Больше пятнадцати лет.
— Долго…
— Илма взяла меня из приюта после того, как умерла моя мать. Она погибла от взрыва гранаты ещё в сорок первом году.
— А отец?
— Не знаю, — коротко ответила Дагмара.
— Как это не знаешь?
— Отца я не знаю. Он выгнал мою мать из дому, когда ещё меня не было на свете. Она была из Польши, батрачка…
Внизу хлопали двери, слышались шаги. Видимо, там ходила Илма.
Губы Дагмары искривила усмешка.
— Караулит.
Гундега не поняла.
— Караулит, чтобы я тебя не испортила, — пояснила Дагмара.
Гундега приподнялась на локте.
— Почему?
— Я ведь блудная дочь Межакактов, грешница, отрезанный ломоть.
— Но ко мне все относятся очень хорошо, — наивно сказала Гундега, — вчера даже звали олово топить, гадать на счастье.
— А что такое счастье?
— Я не знаю… Где-то читала, что счастье наступает тогда, когда человек больше ничего не желает.
— Это было бы слишком грустно — ничего больше не желать. Мне такое непонятно. Ах, я такая ненасытная! Но не потому, что я несчастна. Я бы могла на Новый год составить длинный-предлинный список желаний.
— И что же ты пожелала бы?