Тот засмеялся.
— Ангина в таких случаях не оправдание, к сожалению. Склероз — более удобный вариант.
Совсем неподалёку Гундега заметила смуглое, покрытое лёгким румянцем лицо Дагмары. Её лукавый, чуть дразнящий взгляд был устремлён на лицо партнёра. Этим партнёром был… Виктор.
Мгновение, и танцующие заслонили их, — напрасно Гундега искала их взглядом. Они вновь вынырнули так же неожиданно рядом с ней. Ей была видна лишь спина Виктора, а Дагмара вся, начиная от чёрных волос до таких же чёрных лёгких туфелек, сияла вызывающей красотой, и Гундега в сравнении с ней казалась серым, незаметным воробьём.
— Что с вами? — спросил Арчибалд.
— Простите, я, кажется, наступила вам на ногу.
Чувствуя себя виноватой, Гундега подняла на Арчибалда смущённое лицо и повторила:
— Простите.
Арчибалд удивлённо и сочувственно улыбнулся. Она поспешно опустила глаза, ей подумалось, что именно так улыбаются взрослые обиженному ребёнку.
Танец окончился, и Гундега медленно направилась к выходу. В дверях она опять увидела Виктора и Дагмару. Они стояли и разговаривали, и Дагмара была так невыносимо, так безжалостно красива. Когда Гундега одевалась, из зала донеслись звуки музыки, там опять танцевали. Она с горьким сознанием превосходства подумала, что нет более глупого занятия, чем танцы — схватившись за руки, вертятся, прыгают, наступая один другому на ноги, и при этом идиотски улыбаются.
Это был горький осадок от пьянящей радости первого вальса.
Луна играла в прятки. Она то скрывалась за облаками, то украдкой выглядывала, просунув между ними малюсенький золотистый краешек, и, наконец, появилась, улыбающаяся, во всём своём беззастенчивом блеске. Над землёй струился желтоватый свет, придавая порхающим снежинкам металлический оттенок. При этом свете зубчатая стена леса вырисовывалась на фоне чёрно-синего неба более резко и казалась выше, чем при солнечном освещении, а дорога превратилась в серую, неизвестно куда уходящую реку застывшего свинца.
Временами ветер доносил звуки музыки из клуба. Они то нарастали, то замирали, и казалось, к ним прислушивалась даже эта блестевшая на небе плутовка луна, чтобы через минуту испуганно нырнуть в очередную облачную перину. Тогда на землю опять опускался желтоватый мертвящий сумрак.
В этом сумраке Гундега увидела фигуру человека. Проглянувшая луна осветила закутанную в платок женщину. На фоне сверкающей дороги она казалась совсем чёрной. Гундега обогнала её и оглянулась — знакомое круглое полное лицо с улыбающимися глазами. Олга Матисоне.
— Вы тоже домой? — удивилась Гундега.
— Разве вам, Гундега, кажется, что ещё рано? А мне, наоборот, показалось, что я слишком долго задержалась. Наверное, уже больше десяти часов.
— Вы с фермы?
— Конечно. Надумала у меня одна свиноматка в самый праздник пороситься.
— Вот что! А я думала… вы с вечера возвращаетесь.
— Не получилось. А вы были?
Гундега пробормотала что-то невнятное.
Матисоне улыбнулась.
— Не понравилось?
— Почему не понравилось?.. — поспешно ответила Гундега.
Матисоне пристально взглянула на неё и ничего не сказала.
— Вам часто приходится работать по ночам? — спросила Гундега больше для того, чтобы скрыть неловкость.
— Случается. У свинарок, ухаживающих за свиноматками, беспокойная работа. Не всегда рассчитаешь по часам. Приходится и ночами дежурить.
— Трудно? — спросила Гундега и тут же прикусила губу. «К чему этот пустой вопрос: трудно, нетрудно? Он вынуждает к такому же неопределённому, бесцветному ответу».
Но Матисоне серьёзно сказала:
— В каждой работе свои трудности.
За поворотом показались Межроты. В тёмных: окнах отражалась луна.
— Жанна, вероятно, уже спит, — сказала Гундега.
— Разве она не в клубе?
Гундега рассказала о пари между Жанной и её братом. Матисоне, смеясь, покачала головой.
— Мне бы хотелось быть похожей на неё! — пылко вырвалось у Гундеги.
— Что вы говорите? — искренне изумилась Матисоне. — В каком смысле?
— Ей всё как-то удивительно легко даётся — что надумает, сделает. А я… я всегда ломаю голову, сомневаюсь, и вообще…
Они подошли к повороту на Межроты, и Гундега остановилась, чтобы попрощаться.
— А я пройдусь немного с вами, — сказала Матисоне, — провожу.
— Сейчас, ночью?
Матисоне осмотрелась.
— Такой тихий вечер. Всё кругом бело, чисто. Это настоящий отдых после той слякоти…