Гундега тоже посмотрела на покрытые свежим снегом поля. И подумала: будь она художницей, написала бы эту снежную зимнюю ночь, а название картине дала «Отдых». Или «Покой». Нет, всё же лучше «Отдых»…
— Пойдём? — заговорила Матисоне. — Или знаете что? Зайдёмте лучше ко мне.
— Сейчас? — удивилась Гундега.
— Вы ведь гостили в Межротах только в моё отсутствие.
Гундега медлила.
— Я, право, не знаю…
— Погреемся, попьём чайку… У меня сегодня был трудный день, всё равно сразу не уснёшь.
— Ну хорошо. Только на минуточку.
Наружная дверь была не заперта, не слышно было и лая собаки. «Верно ведь, — вспомнила Гундега, — в Межротах совсем нет сторожа». Странное ощущение. Ничто не мешало зайти в дом — ни замок, ни собака.
Под потолком кухни ярко вспыхнула лампочка. Матисоне открыла ещё одну дверь, свет зажёгся и там, только менее яркий.
— Идите сюда, Гундега.
Судя по всему, это была комната самой Матисоне. Тоже узкая, как у Жанны, она казалась загромождённой мебелью. Стол, стулья — все кустарной работы, а на столе — небольшой телевизор и рядом с ним крохотная ёлочка. Матисоне дала Гундеге несколько журналов, чтобы не скучала, а сама отправилась на кухню. Немного погодя послышался треск горящей лучины или бересты и тихо, уютно загудел огонь.
На стене напротив Гундеги висели часы. Они громко, неторопливо тикали, отсчитывая секунды, словно вписывая их в огромную книгу времени. Половина одиннадцатого. После холода комната казалась тёплой, даже слишком натопленной. Матисоне весь день была на ферме, вероятно, печь топили Жанна или Арчибалд. Такие маленькие комнатки быстро нагреваются.
Гундеге вспомнились высокие, просторные комнаты Межакактов. Весной и летом, наверное, там весело, но сейчас, зимой, приходилось мёрзнуть, несмотря на то, что круглые железные печи были раскалены — не дотронешься. Холодно, конечно, оттого, что потолки высокие. Но сейчас Гундеге вдруг подумалось — холодно потому, что помещение не согревается дыханием людей…
Матисоне внесла кипящий чайник и две кружки.
— Видите, как быстро, — сказала она. — Жанна оставила чайник в духовке. Мне пришлось только немного подогреть. Я люблю очень горячий чай, — она засмеялась. — чтобы обжигал. Это ещё со времён эвакуации. Пришлось побывать на Урале, там тоже любят горячий чай. И большие леса.
— Здесь тоже большие леса, — заметила Гундега.
— Это вам только кажется. Вот в Сибири — едешь целый день, а лесу и конца нет. Мои молодость прошла возле Нереты. Привыкла больше к низинам и болотам. Деревце — для тени, рощица — для грибов; а как приехала в Сибирь, вначале даже страшно было…
Матисоне быстро накрыла на стол. Удивительно, до чего проворно и легко двигались её большие полные руки.
— А после войны? — спросила Гундега. — Вы уже не вернулись в свою Нерету?
Матисоне покачала головой.
— Мужа направили сюда, в Нориеши, волостным парторгом. Так мы втроём и перебрались сюда.
— Втроём?
— Да, ещё сын.
— А ведь я думала, что вы одна…
— Так оно и есть. Мужа и сына бандиты подстрелили. Они возвращались домой из Саун…
Матисоне говорила спокойно, у неё даже голос не дрогнул. Гундега быстро взглянула на неё. Глаза Олги не улыбались, как обычно, но в них не промелькнуло и тени тревоги. На высоком лбу — ни единой морщинки, только по уголкам рта залегли две глубокие борозды.
Вдруг мысли Гундеги смешались.
— Это был… он? — спросила она затаив дыхание, страшась истины и в то же время ожидая ответа Матисоне.
— Кто — он?
— Это был Фрицис Бушманис, кто вашего мужа?..
— Нет, Гундега.
— Значит, тётя Илма была права, говоря, что дядя Фрицис пальцем никого не тронул… что он только варил еду, что он никогда… — проговорила Гундега с облегчением.
— Да, — тихо ответила Матисоне. — Это правда. Он выполнял разные хозяйственные дела там, в лесу, чтобы освободить чьи-то руки для убийств… Он варил еду, чтобы в руках бандитов не иссякала сила…
Гундега взволнованная опустила голову.
— Как вы должны нас ненавидеть! — еле слышно проговорила она.
— Кого — вас, Гундега?
— Тётю Илму, потому что она жена Фрициса… Да и меня тоже, потому что я их родственница, потому что я в Межакактах… — Гундега смешалась.
— Вы думаете, что я теперь должна всех ненавидеть? Даже тех, кто не виноват?
— Всё же… я не знаю…
Матисоне налила кружки, потом, вспомнив, пошла за сахаром. Тишину в доме нарушали только её шаги и равномерное тиканье часов.