Гундега посмотрела на дверь, за которой только что скрылась Матисоне. Как странно получилось! Она сейчас сидит здесь, в Межротах, у Матисоне, мужа и сына которой убили те, с кем был заодно хозяин Межакактов — Фрицис Бушманис. И через полчаса или час она уйдёт в Межакакты, потому что там её дом. Илма ненавидит весь мир за то, что Фрицис ушёл в лес здоровым, а вернулся больным. Ушёл в лес… ушёл, хотя никто его не гнал…
Вошла Матисоне с чашечкой мёду и тарелкой, на которой лежало полкруга колбасы.
— Совсем неожиданно нашла это в чулане с сопроводительной запиской.
Гундега так углубилась в размышления, что сразу и не поняла содержание записки. На вырванном из блокнота листке бумаги — несколько слов, написанных торопливым неразборчивым почерком:
«Я ложусь спать! Ешьте колбасу! Приятного аппетита!
Ж.»
«Ж.» — это могла быть только Жанна.
— Вы давеча сказали, что хотели бы быть такой, как она, — добродушно подсмеивалась Матисоне. — Если бы все походили на Жанну, в мире был бы вечный хаос. Как раз хорошо, что все люди разные.
— Вы считаете, что должны быть и хорошие и плохие люди? — с сомнением проговорила Гундега.
— Нет, не хорошие и плохие, а стремительные и умеренные, отчаянные и сдержанные. Разные, по честные.
— Которые не обманывают и не крадут? — переспросила Гундега.
— Люди должны быть честными и по отношению к себе.
Подумав немного, Гундега призналась:
— Я этого не понимаю.
— Видите ли, иной, скажем, не крадёт потому, что боится суда, другой — потому, что просто не может взять чужого.
— Но ведь существует милиция, суд, тюрьмы.
— Они не будут существовать вечно, — просто ответила Матисоне.
— Вы этому верите?
— Как же иначе! Конечно, верю. Настанет пора, когда не будет ни милиции, ни тюрем.
— Это при коммунизме, да?
— Да, Гундега.
— Но если нечего и некого будет бояться… — задумчиво сказала девушка, не зная, как продолжить…
— Разве преступления не совершают только потому, что боятся суда? Вот, например, могли бы вы войти в чужой дом и украдкой взять что-нибудь, хотя вас никто не видит и не узнает ничего? Я убеждена, что вы бы этого не сделали, даже не зная, что такой поступок карается законом. И вам поэтому безразлично, существует ли на свете уголовный кодекс.
— Мне это никогда не приходило в голову, — откровенно призналась Гундега и прибавила с нескрываемым восхищением: — Вы очень доверяете людям. У вас даже ночью дверь не запирается. И собаки нет.
Матисоне расхохоталась, запрокинув голову.
— Ну, ну, не будем преувеличивать. Ночью всё-таки дверь у меня на запоре. А какой смысл держать собаку, если меня целый день нет дома? Я всё равно на ферме не услышу её лая. Почему вы не пьёте чай, Гундега? Остынет…
Часы пробили одиннадцать. Обе невольно отсчитывали удары. Часы замолкли, и мелодический гул последнего удара, постепенно замирая, незаметно слился с тишиной.
— Гундега, не хотите ли вы пойти работать к нам на ферму? — вдруг спросила Матисоне.
— Но я ведь ничего не умею, — с сожалением сказала Гундега.
— Никто не родится мастером.
— Это верно, но…
— У нас есть группа свинок. Это будущие свиноматки — в основном двухмесячные поросята. Их надо выкормить до восьми-девяти месяцев… На первых порах я бы вам помогла, и Мартыньекабс тоже…
— Я его не знаю, — робко возразила Гундега, сама чувствуя, как неубедительно звучат её слова.
— Познакомитесь. Он зоотехник и, между прочим, живёт в этом доме.
— Арчибалд? — вырвалось у Гундеги.
— Значит, всё-таки знаете?
Гундега молчала. Затем, смущённо взглянув на Матисоне, растерянно спросила:
— А как же быть с Межакактами?
— Гундега! — начала было Матисоне, но замолчала, не зная: сказать или не сказать? И всё же решилась: — Буду с вами вполне откровенна. Признаюсь — хочу вас вырвать оттуда.
— Но почему?
— Вы там пропадаете.
— Ко мне очень хорошо относятся, — проговорила Гундега не совсем уверенно.
— Потому вы и не замечаете, что нас тянут на дно. Деньги ещё пока нам всем нужны, по иногда они превращаются в камень на шее и тянут в болото.
«Этот дом похож на трясину…» Гундега попыталась вспомнить, кто это сказал. Слова звучали в ушах, она даже различала голос говорившего их человека. Но кто, кто? Фредис? Дагмара? Ей вдруг показалось очень важным вспомнить, кто именно сказал: «Этот дом похож на трясину…» Симанис!
«Кто вовремя не вырвется, тот… тот…» — вспомнила она, по ожидаемой ясности не было. Угнетали сомнения и смутный страх.