— Тебе трудно, Гунит!
Гундега молча принесла корзинку с грязным бельём и намочила его в лохани.
— Стирать будешь?
— Да.
— Я сама завтра пораньше встану, ты поспи.
И опять — никакого ответа. Ни согласия, ни отказа. Только сонный взгляд.
— Когда мать выздоровеет, поедем в Ригу на Тынок с телёнком. Заодно отдадим шить тебе демисезонное пальто. Заработала. Собиралась себе шить — в обмен на шерсть получила хорошую тёмно-зелёную материю. Но пока обойдусь старым.
Илма взглянула на Гундегу и испугалась: девушка сыпала в воду стиральный порошок. Но глаза, глаза-то закрыты!
— Ты спишь?
Веки дрогнули и с трудом открылись.
— Разве ты не спала ночь?
— Штопала джемпер. Бруналя задела рогом. А чулки не успела…
Она медленно вытащила одну ногу из резинового сапога. Большой палец торчал наружу и казался очень белым по сравнению с тёмно-коричневым чулком. Показав его с каким-то пугающим равнодушием ко всему, она сунула ногу обратно и вяло улыбнулась.
— Иди спать, — сказала Илма дрогнувшим голосом.
Гундега как будто только этого и ждала; поставив коробку с порошком на пол и тяжело волоча ноги, она направилась в свою комнату.
На следующее утро Гундега проснулась свежей и отдохнувшей. Но утомительный монотонный день принёс с собой привычную тихую тоску. Девушка притащила из погреба картофель и стала мыть его возле колодца. На холодном ветру мокрые руки сделались шершавыми, заныли. Временами Гундега прерывала работу и, скрестив руки на груди, хлопала ладонями по бокам до тех пор, пока руки не начинали гореть — этому приёму лесорубов её научил Симанис. После этого колодезная вода некоторое время не казалась такой ледяной и покрасневшие пальцы шевелились в ней, точно рачьи клешни.
Грузовая машина, ехавшая по дороге в лесничество, притормозила у поворота и свернула в Межакакты. Гундега выпрямилась и, обтерев руки о ватник, смотрела на машину. Не заезжая во двор, машина остановилась, дверцы кабины распахнулись, и шофёр в таком же ватнике, как Гундега, спрыгнул в снег. Она хотела крикнуть, что Илмы нет дома, сделала было несколько шагов вперёд и только тогда заметила, что это Виктор.
Захлопнув дверцу, он подошёл к ней и протянул руку.
— У меня мокрая, — сказала она.
— Ничего.
Виктор взглянул на озябшие, скрюченные пальцы Гундеги, затем на её лицо. Оно казалось ещё более худым, чем тогда, в новогодний вечер, под глазами залегли тёмные тени, и ему захотелось как-то подбодрить, развеселить Гундегу. Но как?
— Вы приехали по делу или… — начала она.
— По правде сказать, я приехал, чтобы опять пригласить вас в клуб. Наши комсомольцы устраивают литературный суд над книгой Ояра Вациетиса «Глазами тех дней». Вы читали?
Виктор заметил, что Гундега не спросила даже, когда будет этот вечер. Опустив голову, она еле слышно проговорила:
— Я всё равно не смогу…
Она не жаловалась, никого не упрекала. Виктор вспомнил, какой счастливой выглядела Гундега в Новый год. В тот вечер она неожиданно исчезла, а теперь на лице у неё только усталость и безразличие.
— Опять не сможете прийти?
— Бабушка больна.
И это тоже Гундега проговорила равнодушным унылым тоном. Наверно, у неё озябли руки, потому что теперь она их спрятала в рукава ватника.
— Вам холодно?
Гундега, глядя куда-то в сторону, отрицательно покачала головой. Она стояла возле старой деревянной бочки, рядом с корзиной картофеля, и на фоне дома казалась маленькой, серой, съёжившейся.
«Наследница Межакактов», — подумал он с горечью, но вслух сказал:
— Вы так изменились…
— Я ведь каждый раз другая, — сказала она с еле заметной насмешкой.
Виктор вспомнил, что он говорил ей это в клубе.
— Ну, какая же я теперь?! — спросила Гундега. — Наверно, старая?..
Он удивлённо взглянул на неё, это определение до известной степени подходило сейчас к ней. Такое безразличие ко всему и усталость бывают только у стариков. Не потому ли, что у них нет ничего в будущем? Но ведь Гундеге…
— Что вы так смотрите на меня, Виктор?
Он грустно улыбнулся.
Ветер шевелил вьющуюся прядку волос на её виске. Платок соскользнул на самый затылок. Виктор, удивлённый, поднял руку и осторожно отодвинул его ещё дальше — платок упал на плечи.
— Вы остриглись? — воскликнул Виктор и заметил, как мгновенно исчезло с лица Гундеги выражение усталости. Она вспыхнула. Сначала румянец залил её щёки, потом покрыл лоб, виски, шею. Она покраснела до слёз.