***
- Иван, Ванюшка, а ну постой, куда так браво вышагиваешь! Аж пыль столбом стоит от твоих сапожищ! – услышал он голос, показавшийся знакомым. И только когда поднял угрюмые глаза, увидел старика в телогрейке и шапке-ушанке – он в любую пору, кроме жаркого лета, одевался так. Дед бежал, семеня ногами, от своего двора. - Яков Евсеевич, здравствуй! – один вид дедушки, которого он знал с самого детства, на миг вернул ему настроение. – Рад видеть, что жив здоров! - Да вот, уж давно за восемь десятков годков, а бегаю! – он слегка обнял Ивана, как родного. – Ну рассказывай, как да что? - Не спеши, всё расскажу. Ты лучше мне сам открой тайну: привезли соль, или нет? Яков Евсеевич смерил его игривым взглядом, усмехнулся в желтоватые усы. Ничего не сказал, а всё ж видно было, подумал: жена послала Ваню за солью, зная, что фронтовику не откажут. А, может быть, радовался тому, что и ему, как участнику империалистической, с таким добрым молодцем нет-нет, да отсыплют соли. Они шли к центру села, солнце медленно поднималось. - Вань, а вот говорят, что нам в центре села поставят какой-то репродухтор, навроде блюда огромного, говорить умеет. Будто бы в Москве сказали, а тут слышно. Правда, аль брешут?.. Очередь тянулась издалека. Иван здоровался со всеми, но шёл в стороне от длинной, как змея, вереницы баб и стариков. Ему отвечали, но слышалось также: - Гляди-ка, и Евсеич увязался, хитрюга! - Ему-то можно! – ответил кто-то. - Это да, - сказал третий голос, Иван понял, что к старику хотя и относились с юмором, но и уважением. С улыбкой – потому что был он добрым и неунывающим, а вот с почтением? Не за возраст ведь, и не за участие в империалистической?.. До войны-то иначе было. - Так, бабоньки, хватит ругаться, видите, какого человека важного веду, посторонись! – сказал Яков Евсеевич и присвистнул, будто пастух разгонял столпившихся неуклюжих коров. Евсеич поднялся по бревенчатым скрипящим ступенькам, дёрнул ручку – дверь заперта. - Ишь, разбежался, - раздался женский голос. – Не открыли ещё. - Так мы и пришли к открытию-то, а вы ж поди за ночь друг другу все волосы повыдирали? - Не смейся, Евсеич, плохо это! – раздался обиженный голос. - Да я всё понимаю. Не деритесь, нам же дружно надо держаться, такое пережили. Фашистов видели, мадьяр проклятых, а теперь что же, народ, давай из-за соли глотки своим вырывать? Очередь пристыжено молчала, и в этот момент скрипнул засов на двери. Евсеич и Иван вошли первыми, это никто не обсуждал.