***
- Вам сколько? – спросила продавщица Маша, глядя на Ивана с уважением. Когда он уходил на фронт, ему было двадцать восемь, а ей всего шестнадцать. Он узнавал и не узнавал в молодой женщине былую девчушку. И снова подумал, что война быстро добавила годков всем, не только тем, кто смотрел ей в лицо с оружием в руках. - Как всем, - ответил Иван. - Держите, товарищ капитан! – она потянула кулёк, а Евсеичу насыпала в шапку. - Да ладно, «товарищ капитан», будет тебе! – усмехнулся он. – А деду-то почему не в кульке? - А это только для вас, у меня был просто кулёчек-то припасён. А так нет. - Ну вот, какая я важная птица, осталось только хвост распушить! – и они рассмеялись. - На всех-то хоть хватит соли? - спросил Иван. - Не знаю, - развела руками Маша. - Ты уж постарайся, отмерь всем по совести. В школе-то ведь по математике хорошо справлялась! - Вот-вот! – добавил Евсеич. Он хотел надеть шапку, будто за миг забыл, что там соль. – Эх меня, старого! Они уж было вышли, но Маша окликнула: - Постойте, постойте! – она подошла к Ивану. Девушка была ниже его на голову, и потому смотрела сверху вниз просящими глазами. – Вы ведь, наверное, к Андрюше зайдёте, к другу? - Да, - сказал он. – Сейчас к нему и пойду. - Я соврала вам, простите. Есть у меня… ещё один кулёчек, ему и тёте Вере передайте! Скажите, от Маши, хорошо? - Да что он, инвалид что ли немощный, сам и придёт, брось. Или мы с ним зайдём позже. Ему как фронтовику тоже без очереди обслужи, да и всё! Евсеич и Маша переглянулись, девушка заплакала. Иван посмотрел на старика жгуче и вопросительно, а тот забрал у зарёванной продавщицы кулёк, протянул ему и сказал, вздохнув: - Ты же к нему идёшь. Вот и передай, раз просят. И вновь Иван зашагал так, что от ударов сапог едва не проломились доски порога. Он не смотрел ни на кого, ускоряясь. Он ничего не мог знать про Андрея, вчера не спросил у родителей, и потому проклинал себя за сказанное. Каким он увидит друга? Знакомый дом, палисадник. Здесь они любили играть – Ванюша, Андрюша и Рыло. И смех, и грех, но ведь их троицу только так и называли. Иван постучал, но не стал дожидаться, вошёл в сенцы. Первым он увидел мать друга. Та осунулась, высохла, чёрные, как у синицы, глаза едва были видны из впалых глазниц. И лицо тёмное, скулы натянуты тёмной кожей: - Тётя Вера, здравствуйте! Это я, Ваня, узнали? Где Андрюха, что с ним? - Мама, кто там? – послышался знакомый голос. Иван вбежал в комнату и увидел, как за столом в одной белой вытянутой майке сидит за накрытым обеденным столом старый друг. Был он крепок, руки жилистые, на правом плече синела наколка в виде танка Т-34. На миг их глаза сошлись, Иван не мог пошевелиться. Промелькнула мысль: да что за враки-то! Вот он, сидит за круглым столом, который укрыт белой, до самого пола скатертью. Он просиял: - Ну что, не ждал?! - Ванюха, родной ты мой! – выкрикнул Андрей. – Иди-ка обниму, рассмотрю тебя всего, дружище! Ну что, пехота, выпьем по одной? Мама, неси всё что есть, сегодня пировать будем! Они говорили сбивчиво, Иван на радостях переходил с одной темы на другую. - А я, представляешь, Якова Евсеевича встретил, ох и весёлый он, будто года ему не помеха. - Евсеич – человек! Я бы сказал, человечище, - ответил Андрей. – Ты и не слышал, поди, про нашего-то Сусанина? Хотя когда тебе… - А что? Андрей рассказывал, что знал от других сельчан. Во время оккупации немцы сделали инвалидом дочь старика – Настю. Враги готовились отступать после битвы за Воронеж, терпели одно поражение за другим, было много раненых, которым требовалась для переливания кровь. Немецкие врачи – хотя можно ли их называть врачами, выкачали из Насти кровь – прямо шприцами. Она чудом выжила, но с тех пор не может ходить. В Вязноватовке у немцев стояла дальнобойная артиллерия, отвести её по основной дороге им было нельзя. Нужно было найти безопасный путь к станции Нижнедевицк. - Вот и Евсеич пришёл к их командованию, поклонился, так мол и так, охотник он, хорошо знает местность. Готов помочь вывести за вознаграждение. В общем, пыли в глаза напустил, как умеет, у него этого не занимать. В городе он бы, верно, артистом мог стать, - продолжал Андрей. – Немцы ему карту показали, он им и прочертил путь. Прямиком… через торфяники в общем. - Во даёт дед! – усмехнулся Иван. - Но они ему говорят – пойдёшь с нами! Он ни в какую, но потом понял, что отказаться не удастся. Видно, тогда решение принял – погибать так погибать! А может, и нет, кто его разберёт. Вот и поехали они колонной, в сторону Поповского особняка он их повёл, а там от родников и зимой толком не замерзает, сам знаешь, корка одна образуется. А орудия, говорю, у фашистов тяжёлые. Одна пушка у них по рассказам была огромная. Как же она, проклятая, называется? Берта, что ли. Шли тягачи, но их на самом подходе наши бомбардировщики и настигли. Немцы бросились вперёд, да по горло в жижу проваливались. А он под шумок, по знакомым тропинкам давай тикать, знай его. Только рассказывать об этом не любит, я больше со слов других знаю. «Что я, подвиг что ли какой совершил, бросьте! Это всё наши орлы-лётчики!» - говорит. - Неправда, молодец он, - скал Иван, поняв, наконец, почему к старику относились с задором, но почтительно. - А сын его Василий тоже с фронта пришёл. Снайпер, весь в отца-охотника. Пятьдесят немцев, говорят, ухандочил. То-то же! Когда выпили по третьей, в голове зашумело, Андрей сказал: - А ну-ка, пехота, подай-ка нам, танковым войскам, капусточки вон той! - А ты чего, совсем уж обленился, тянуться лень! - Да я, брат, - Андрей опустил вилку. На миг показалось, что наколка с танком на плече потемнела. – Я после Прохоровки уже не человек, а полчеловека всего. Иван вскочил, отдёрнул скатерть. Не было у Андрея обеих ног. Они долго молчали, выпив несколько рюмок без тостов и возгласов. Иван, переживая увиденное, всё же обратил внимание – вся еда на столе пресная. И вспомнил про соль: - Вот, в магазине был. - Значит, не брешут, привезли всё-таки! – обрадовался Андрей. – Мам, посмотри, Ваня с собой настоящий праздник принёс! И замолчал. Праздника никакого не было: - Постой, а ты что же, свою отдаёшь, что ли? - Нет, Маша просила передать. Она, - Иван на миг заколебался. Фронт научил его за миг разбираться в ситуации, в людях, и говорить напрямую. - Она тебя любит, и крепко. Андрей опёрся головой на ладонь, в помутневших пьяных глазах проступила влага: - Не дури! Что душу-то мне бередишь, а? На кой я ей такой! Говорю, полчеловека ж всего осталось. - А вот это ты не дури! «Полчеловека». И чтоб больше не слышал. Нужен, и всем нужен! Ты же до войны плотничал, как и твой отец, и дед. А в этом деле, как-никак, руки важнее. Так что сдюжишь. И семья будет, и детки, и я в помощь всегда рядом. И будет всё хорошо, как раньше. Рыло вот, кстати, третий наш дружок, втроём сладим. Он-то как? Только не говори, друг, плохого! Насмотрелся, наслушался за сегодня. Ведь не погибло Рыло-то наше мордатое? Мать Андрея замерла, стоя поодаль у серванта. Она переглянулась с сыном. Тишина, лишь кот прошёлся под столом и тронул Ивана мягким хвостом. - Не погибло Рыло, куда ему, - ответил Андрей, и стал жевать корку хлеба, будто на этом разговор о третьем друге окончен. - И что же? – Иван, когда злился, имел привычку: доставал из кобуры пистолет, клал на стол и смотрел на него. Вот и теперь он машинально вытащил ТТ, невольно задев со звоном тарелки. Мать, увидев оружие, ушла на улицу, Андрей не реагировал, дышал спокойно, и смотрел отстранённо, будто был в комнате один. - Так что, скажешь, или нет? Может, я уж тогда пойду? – самогон ударил Ивану в голову с новой силой, и он становился иным человеком. Агрессивным и решительным. - Сиди уж. Не видишь что ли, говорить про то не хочу. - А придётся! - Остынь, Вань! - А ты не подогревай! – он взял пистолет, хотел убрать в кобуру, но снова положил рядом с тарелками. – Так что Рыло то? - Да дезертировал он. - Что? - Что слышал. Припёрся в сорок втором домой, а тут ведь немцы с венграми были, и спокойно он себе жил. - При фашистах? И где он теперь? Осудили его, расстреляли? - Да здесь он, в Вязноватовке, где ж ему быть? Иван вскочил. - Сядь, наделаешь дел! Давай лучше выпьем! – было видно, что Андрей пожалел о том, что рассказал другу. Но его добродушие не помогло. Иван без слов вскочил, пошёл к двери, но вмиг развернулся на каблуках. В гневе он забыл пистолет...