***
Иван и Яков Евсеевич вышли из проулка к центру села. Капитан расправил форму, оглядел себя – не испачкался ли, а то люди увидят, нехорошо. Он отряхнул галифе, и на миг поднял глаза, присмотрелся вдаль. То ли самогон начал с дурным послевкусием выходить из него, отдавая нехорошим шумом в голове и маревом в глазах, то ли всё сильнее пригревающее солнце дурманило голову. Он посмотрел на дорогу, и в лёгкой дымке едва различил три далёкие фигуры. Двое ребятишек будто несли третьего, подхватив за плечи. Видать, бедолага подвернул ногу. Ванечка, Андрюша… и Рыло... Иван и старик прошли мимо сельмага. Очередь заметно поредела, но людей оставалось много. Маша, видимо, заметила их в окне, выбежала на порог: - Товарищ капитан, а вы передали Андрею-то? - Передал, Машенька, передал, и от него у меня тебе есть что в ответ передать! – он хитро улыбнулся. – Он кланяться велел, и сказал, как магазин закроешь, чтобы в гости приходила. Будем все вместе хлеб-соль кушать. И селёдку заодно, вон она, у Евсеича! - Правда, прямо так и сказал? – её лицо заалело от смущения, и радости. - А то! Мы вот пока посидим, поговорим за жизнь, но тебя как дорогую гостью будем ждать! А потом на танцы! – Иван сжимал бутылку самогонки подмышкой. Она убежала в магазин, прячась от смущения. В очереди смеялись – у женщин теперь было о чём поговорить в скучной, опостылевшей ещё с минувшего вечера очереди. Иван посмотрел на них с теплотой. Родные. Выстояли войну. И будут стоять всегда и столько, сколько потребуется. Евсеич вздохнул: - Про танцы ты зря, ну переборщил. Не смешно даже… Вань, может и хватит тебе самогонки-то на сегодня? А то уж я с тобой побегал за утро, весь испариной покрылся, хоть, как в молодости, без шапки и телогрейки ходи. - Это ничего, Сусанин! Это жизнь греет, жизнь! Новая. Совсем-совсем другая. Он вновь посмотрел вдаль, пытаясь различить в дымке силуэты трёх мальчишек. Их не было. Они ушли навсегда.