бисером.
— Прошу вас, мистер Грей... Век буду благодарен...
Не сможете ли вы доставить деньги моему двоюродному
брату Саладдину Кубатиеву в селение Фидар? Запишите,
пожалуйста, адрес. Впрочем, его каждый там знает. Если
Саладдина не пустили в расход большевики...
— Считаю долгом цивилизованного человека... — пе-
ребил Стрэнкл.
— ...Передайте: «Деньги на воспитание мальчика
Знаура». Мальчик как приемный сын живет у Саладдина.
Он... мой родственник. Сейчас ему четырнадцатый год.
72
— Позвольте, — возразил Стрэнкл. — А если вашего
брата нет в живых, где же я найду мальчика? В ауле,
надо полагать, есть мальчики с таким именем.
— Он носит нашу фамилию. Если Саладдин в тюрьме
или на том свете, то Знаура Кубатиева можно разыскать
через одноглазую дочь лесника. Дело в том, что она по-
кровительствует сиротам и незаконнорожденным. Не-
счастный кавдасард...
— Что значит — «кавдасард»? — полюбопытствовал
Стрэнкл.
— Так, к слову, не обращайте внимания, — уклончиво
ответил Кубатиев. — Скажите просто: «От Сафара». Ес-
ли спросят, где я, ответьте, что вернется с победой в Осе-
тию, а пока, мол, ничего неизвестно.
Кубатиев наполнил бокал вином.
— Прошу вас.
— Благодарю. Не пью. Что вы еще хотите передать
на родину, господин сотник?
— Запишите, пожалуйста, имена и фамилии людей.
Вот нужная вам схема.
— Записывать? О нет! — Стрэнкл гордо улыбнулся- —
Я все прекрасно запомнил, мистер Кубатиев. У меня пре-
восходная память. За схему благодарю. Желаю счастья.
Олл раит!
Хадзигуа
Корни вывороченного из земли столетнего бука чуть
шевелятся над обрывом, как щупальцы огромного спрута.
На поляне, у самого обрыва стоит женщина в черном
платье, похожем на монашескую одежду. Левую щеку и
глаз закрывает темный платок, но открытая половина
лица напоминает о былой красоте.
Глядя по сторонам, она кивает головой, словно оцени-
вая работу воды и ветра.
Три дня и три ночи в горах западной Осетии бушевала
буря, шумели ливни. Удары грома, словно горные обвалы,
сотрясали землю и замирали где-то в глубине Дигорского
ущелья. Все живое в ужасе умолкло перед разгневанной
природой. И, казалось, нет конца ненастью. Но гроза
кончилась вдруг. Еще слышался шум сбегающей воды и
где-то далеко, за полторы версты, внизу грохотали, пере-
катываясь, валуны по дну Уруха.
73
К полдню под лучами весеннего солнца вновь ожил
цветистый ковер альпийских растений. Над омытой лив-
нем землей поднимались одуряющие запахи цветов.
Хадзигуа (так звали женщину в черном) собирала
лекарственные травы..
Она подняла большую легкую корзину и пошла от
обрыва, где повис корень поверженного бука. Женщина
часто останавливалась, разглядывала растения, некото-
рые срывала.
Хадзи знали не только жители окрестных селений.
Слухи о ней больше добрые, а иногда злые уходили ь
дальние районы Осетии. Многих раненых красных парти-
зан, скрывающихся в лесах во время деникинского на-
шествия, спасла от смерти одноглазая знахарка.
Считали Хадзигуа и колдуньей, верили пророческим
присказкам этой лесной женщины. Жила она в каменной
сторожке, которую выстроил покойный отец, лесник.
Мать ее, Саниат, была известна своим умением выле-
чивать травами многие недуги. Еще Саниат пользовалась
славой знаменитой сказительницы. От нее Хадзигуа и
унаследовала специальность дашны—лекарки и искус-
ство рассказывать всякие были и небылицы —- не забавы
ради, а чтоб дать людям полезный совет, предупредить
кого-то об опасности.
Сторожка стояла в двух верстах от селения Фидар.
В минувшем, девятнадцатом году, это было партизанс-
кое селение, не покоренное деникинцами.
Нередко к Хадзигуа приезжали гости из свободного
Фидара. «Что нового, тетушка Хадзи?» — спрашивали
партизаны. «Новости ходят в солдатских сапогах по ка-
бардинскому аулу Аизорово и топчут еще не потухшие
угли», — отвечала хозяйка, что означало: каратели жгут
партизанские дома в Кайсын-Анзорово, которое находит-
ся у самой границы. Кабарды с Осетией.
А однажды Хадзи сказала добрым гостям: «Есть у
меня новая сказка о черных воронах, "которые спали у
древней башни и не гадали — не ведали, что рядом орлы
летают...» Догадывались партизаны: в развалинах сторо-
жевой башни беспечно пируют . дозорные карательного
отряда. «Орлы-партизаны» могут налететь на них и за-
хватить всех без единого выстрела.
Наведывались в домик и хабаевские беляки. Тогда
хозяйка открывала вторую половину лица, обезображен-
74
ную огнем. Незрячий глаз как бы застыл в ужасе — веки
обгорели. Люди отворачивались, содрогаясь. Спрашивали
каратели: «Далеко ли скрываются партизаны?» Говори-
ла хозяйка: «Как тень движется за путником, как смерть
ходит за человеком, так и партизаны — за вами. Только
тень не рубит и не стреляет, а эти — могут...» Смелые от-
веты Хадзигуа приводили в бешенство непрошенных гос-
тей, но они не трогали женщину — колдунья!
Люди говорили, что уже после смерти лесника ка-
кой-то кровник его поджег сторожку. Мать, Саниат,
находилась в селении на поминках по мужу, а Хадзигуа,
в то время семнадцатилетняя девушка, ушла за водой.
Соломенная крыша вспыхнула, как факел. Увидев пожар,
девушка с криком бросилась к дому, взобралась по лест-
нице на объятый огнем чердак и через какое-то мгнове-
ние выпрыгнула оттуда с белым свертком в руках. Она
сломала йогу и потеряла сознание. Дымился сбившийся
на лицо шерстяной платок...
Мимо сторожки случайно проезжал «охотничий поезд»
богачей Кубатиевых. Девушку привели в чувство, увезли
в селение. Белый сверток взяли с собой /говорили, что в
нем ребенок/.
Через несколько недель Хадзи вернулась в дом почти
совсем седая, с обгоревшим лицом. Ребенка взял на вос-
питание Саладдин Кубатиев, пожилой бездетный человек.
Чей был ребенок — осталось тайной. Только злоязычные
кумушки судачили у реки о том, что дочь покойного лес-
ника однажды «нашла» в лесу младенца, а потом, на
пожаре, младший джигит из рода Кубатиевых, Сафар,
приказал своим слугам взять драгоценный срсрток с
собой. Делались неясные намеки на то, что джигит Са-
фар — отец ребенка, что он был влюблен в юную краса-
вицу Хадзи и встречался с ней тайно. Но всесильные Ку-
батиевы заставили словоохотливых кумушек прикусить
языки. Ребенок рос в доме Саладдина, двоюродного
брата Сафара.
Хадзигуа жила в большой печали, особенно после
смерти матери. Сельчане Христиановского и Фидара
особенно часто слышали из ее уст легенды и песни, пол-
ные материнской скорби о потерянном сыне. К дому
Саладдина ее и близко не подпускали.
И сейчас, собирая лекарственные цветы, дочь лесника
тихо напевала:
75
Зимовник — красный цветок
С пурпурными лепестками.
На них не роса, а сердечный яд.
Но он мне не страшен — сердце мое
Отравлено ядом разлуки.
О какой разлуке пела Хадзигуа? Может быть, она
вспоминала свадьбу своего возлюбленного, джигита
Сафара, после которой уже не видела его никогда: он уе-
хал в Петербург, потом за границу. Молодая жена Сафа-
ра вернулась из свадебного путешествия, а сам он боль-
ше не показывался в родных краях.
Дни свадьбы Сафара врезались в память на всю