жалоб, прошений, писем в лазареты и Красную Армию.
Так было заведено еще при царе, так осталось и те-
перь.
Костины слова подтвердились. Микитенко сидел в
передней за столом, уткнувшись увесистым рябым носом
в бумагу. В комнате пахло сивушной кислятиной. Тощая,
болезненного вида жена Онуфрия сказала ему, что приш-
ли какие-то мальчишки «по важному делу».
— Что за дело? Не видишь, я погружен в Лету. По-
слушай:
* Л а п п у /осет./ — парень, мальчик.
87
Кто растоптал души моей
цветущий сад?
Кто виноват, кто виноват?..
— Мы принесли первача, дядюшка Онуфрий, — осто-
рожно перебил его вошедший в комнату Костя.
— Первач? Врешь, поди, а? — Онуфрий уставился
на мальчика своими оловянными очами.
— Знаур, Ахметка! Несите бутыль!—скомандовал
Костя.
Арака была торжественно поставлена на стол. Отве-
дав ее, писарь надел очки в железной оправе и строго
спросил:
— По какому делу?
— Едем учиться в город, нужны удостоверения... —
объяснил Костя.
— Фамилия, имя, отчество?
Онуфрий Емельянович положил перед собой круглую
печать и.начал записывать все необходимое. Когда оче-
редь дошла до Знаура, Микитенко, словно сгоняя с себя
пьяное наваждение, спросил:
— Это ты—сирота, который жил у мироеда Кубатиева?
— Я, — упавшим голосом сказал Знаур.
— О! С тебя, парень, еще полагается! Теперь ты есть
правомочный сын родной мамаши, и я твой крестный
батько! Понял?
— Какой «мамаши»?—Знаур взглянул на писаря с
недоумением.
— Ты ничего не знаешь? Ксюша!
Снабдив жену ключами, Микитенко послал ее в Совет
за какой то синей папкой. Ребята непонимающе перегля-
дывались. Писарь выпил еще и молча тарабанил трясу-
щимися крючковатыми пальцами по столу. На стене
неровно тикали старые ходики.
— Бежать надо, клянусь,— шепнул Ахметка Косте.
— Подожди,— отмахнулся тот.
Знаур молчал, красный от смущения.
Наконец синяя папка была доставлена и положена
на стол перед Онуфрием. Он полистал бумаги и начал
торжественно, с тяжелой одышкой читать протокол за-
седания Совета.
—«Слушали: жалобу беднячки Саламовой Хадзигуа
Ирбековны, проживающей в доме лесника первого
участка лесничества...»
88
Дальше — постановление Совета об официальном
признании прав материнства жалобщицы на сына Знау-
ра, «силой отобранного в младенческом возрасте баделя-
тами Кубатиевыми, врагами пролетариата и мировой ре-
волюции»...
Писарь налил полный стакан первача и уставился
на Знаура.
— Теперь ты — законный сын своей родительницы!
Кончилась власть Кубатиевых. Иди к своей мамаше и
скажи: «Принимай в дом молодого хозяина — наслед-
ника!..»
— Вот это да! — подхватил Костя. — Мы хорошо
знаем тетю Хадзи, но она раньше ничего не говорила о
том, что Знаурка — ее сын...
— Боялась Кубатиевых, — объяснил писарь. — По-
том, после переворота, приходила, спрашивала. Я сам пи-
сал ей прошение —задаром; потому что это есть акт че-
ловеколюбия.
Писарь еще выпил. Отдавая ребятам справки, про-
должал:
— Ибо товарищ Микитенко есть душевный и сердеч-
ный человек. А хотят его выгнать, говорят, пьяница. Нет,
брат. Я пью, но ума не пропиваю и у других не занимаю...
Тяжелая голова писаря клонилась к столу. Некоторое
время он дремал. Открыв глаза, увидел, что в комнате
никого нет. Рявкнул:
— Кто растоптал души моей цветущий сад?.. Кто?!
В это время Знаур, Костя и Ахметка быстро шагали
к окраине села.
— Придем к ней и скажем, — взволнованно говорил
Костя,— вот тебе, Хадзи, твой сын, а мы его друзья.
Угощай!
— Зачем — «друзья»? — возразил Ахметка. — Ска-
жем — братья. Раз на войну едем, значит, братья. Так
говорил дядя Абдулла, красный командир. Клянусь.
Знаур шел, глядя куда-то в сторону. Он всеми силами
старался скрыть слезы.
Экспедиция
Бывают в Северной Осетии дни среди лета, когда
подует внезапно с севера ветерок, закурится Столовая
гора над Владикавказом и прозрачно-синее небо сме-
89
нится водянистой мутью. Ни дождя, ми солнца —
парит.
В один из таких дней член иностранной благотвори-
тельной миссии мистер Стрэнкл выехал в первую экспе-
дицию для сбора лекарственных трав и раздачи посылок
голодающим детям горцев.
Экспедиция на подводах и верховых лошадях двига-
лась в сторону селения Ардон. Мистер Стрэнкл сидел в
коляске рядом с хозяином дома, в котором гостила мис-
сия, Ираклием Спиридоновичем Керакозовым. Хозяин
правил парой лоснящихся на солнце кабардинских ры-
саков. Сзади на почтительном расстоянии ехали два во-
оруженных всадника из "охраны миссии, любезно предо-
ставленной почетным гостям ревкомом Терской области.
За всадниками двигались две подводы, груженные по-
дарками— мешочками спресованной муки,— и одна по-
возка с продовольствием и кухней экспедиции. Старшим
в обозе был вольнонаемный служащий миссии Богдан
Богданович Злыдень, бывший чиновник интендантского
ведомства канцелярии атамана Войска Терского. С ним
на бричке сидел переводчик и проводник, сухой старик
с козлиной бородкой. Звали его Габо. Он вполголоса
тянул старинную осетинскую песню.
Мистер Стреикл за неделю коротко сошелся с Ирак-
лием Спиридоновичем и часто вел с ним разговор на из-
любленную тему — о жестокости русской революции.
Стрэнкл был откровенен, того же требовал и от собесед-
ника. Керакозов находил большое удовольствие в том,
что иногда выводил из равновесия обычно невозмутимого
гостя беспощадной "логикой своих суждений. Случалось,
что при этом Стренкл вынимал изо рта неизменную сига-
ру, громыхал своим жестким басом: «Ставлю сто фунтов
против десяти, что вы — большевик, мистер Керакез!»
От этих слов Ираклий Спиридонович закатывался смехом
и говорил сквозь слезы: «Ох, ох... Рад бы в советский
рай, да грехи не пускают...»
С экспедицией повстречался вооруженный винтовка-
ми отряд молодых бойцов. Передние несли плакат: «На
Врангеля!» Некоторые бойцы были в черкесках и с кин-
жалами на поясах.
— Горцы, — заметил Керакозов. — Пожалуй, все осе-
тины, хотя нет, ингуши тоже — вот тот, в старой плисо-
вой черкеске и высокой шапке...
90
Недобрым взглядом проводил колонну мистер
Стрэнкл, Керакозов затаил лукавую усмешку.
— Добровольцы, — сказал он.
— Я намерен собирать большой документальный ма-
териал о расправах большевиков над беззащитными
пленными. Будет книга — капитальный труд...
— О! Я не сомневаюсь, вы напишете такой труд. Но
коммунисты тоже напишут о вас, мистер Стрэнкл, може-
те не сомневаться! — с ухмылкой заметил Керакозов.
— О нас! — Прежде равнодушное бронзово-красное
лицо его выразило крайнее удивление.
— А кто же казнил за Красноводском членов бакин-
ского советского правительства? Не думаете ли вы,
мистер Стрэнкл, что большевики забыли про эту воль-
ность британских гостей?
— Вы говорите их языком, мистер Керакез!
— Я просто откровенен с вами, — спокойно улыбаясь,
отвечал Керакозов.
— Благодарю,— с раздражением продолжал мистер
Стрэнкл. — Но ликвидация бакинских красных комисса-
ров продиктована соображениями высшей гуманности.
— А-а, это — милость!
— Мы считали долгом цивилизованных людей и
джентльменов помочь тем, на кого напали узурпаторы.
— Я понимаю вас, мистер Стрэнкл. Но рабочие Баку
считают не вас, а себя хозяевами нефти и всех богатств,