И только когда Бонни оторвался от моих губ… не знаю, как так получилось, что я оказалась в его объятиях, вот просто не знаю, оно само! Вот когда воздух закончился, и мы оба вдохнули — тогда до меня и дошло, что для моего скромного зеленого района слишком много света. Никогда наш двор не переливался новогодними гирляндами и не пах розами, тем более в середине осени. Удивленно оглядевшись, я ахнула.
Да, розы и гирлянды, гирлянды и розы. В вазонах, на балконах, на асфальте перед подъездом и вокруг входной двери, и сотни разноцветных лампочек — на деревьях, на чужих машинах и лавочках, на стенах дома, везде!
— Бонни?..
Не знаю, почему мне вдруг захотелось плакать, это было ужасно неправильно и не к месту. Надо было пошутить про Новый Год, или сказать еще что-нибудь независимо-ироничное, но я просто не смогла. Горло перехватило.
— Тебе нравится, Роза, — он не спрашивал, и не улыбался. Он… он просто смотрел на меня своими невозможными ночными глазами и… был моим. Моим сумасшедшим гением.
Я только кивнула и потянулась к нему. Не могла — ни говорить, ни продолжать игру, ничего, только прижаться к нему и надеяться, что он в самом деле вернулся, мой Бонни. Мой. Только мой.
А он подхватил меня на руки и понес к дверям подъезда. Наверное, он заранее договорился с водителем — потом что тот открыл перед нами дверь. И по лестнице, освещенной все теми же цветными гирляндами и заставленной розами, Бонни тоже нес меня на руках. До самой моей квартиры.
Хорошо, что я держу ключи в кармане, а не в сумочке. Даже из кармана достать было сложно, пальцы не хотели слушаться, но я справилась. Не очень помню, как именно, потому что Бонни мне помогал — и открывать дверь, и раздеваться, и…
Черта с два мы добрались до постели. Да и фиг с ней, с постелью, на рысьем манто, упавшем на пол, тоже неплохо. Ну, для первого раза. Потом, конечно же, была постель — я предусмотрительно разобрала ее до того, как идти на гулянку.
В душ Бонни отнес меня на руках, и мы, смеясь и целуясь, мыли друг друга и снова занимались любовью. А потом, уставшие до полного нестояния, поплелись на кухню за минералкой. Вместе. Разумеется, вместе. И как-то так получилось, что нестояние само собой прошло, стоило мне немножко облиться — а Бонни начать собирать капли воды губами. Так что я чуть не уснула на кухонном столе сразу после… ну, кто же их считает, когда рядом Бонни, правда? В общем, в постель меня опять несли на руках. Кажется. Потому что я уже спала.
И снились мне розы, заполнившие «Касабланку» до самого потолка и почему-то Алла Пугачева, поющая дуэтом с Бонни что-то из Гребенщикова. Кажется, про «настоящему индейцу завсегда везде ништяк».
16. Благими намерениями…
Москва, конец октября
Роза
Проснулась я одна. Постель пахла Бонни, из-за окна доносился гул машин и детские голоса — садик близко. На тумбочке у постели стояла в бокале для шампанского одинокая белая роза. А на кухне кто-то звенел посудой и мурлыкал «Memory».
Счастье. Такое простое и незамысловатое женское счастье.
Улыбаясь, как счастливая идиотка, я завернулась в простыню и босиком пошла на мурлыканье, к которому добавился запах кофе.
Бонни на моей московской кухне выглядел как ожившая мечта или рекламный постер романтической комедии. Взъерошенный, босой, в джинсах и в моем любимом фартуке с клубничками и кружевной оборочкой. Фантастически, короче, выглядел. А главное — совершенно естественно. Как будто всю жизнь, каждое утро, варил тут кофе.
Сукин сын. Вот как его можно не любить?
— Завтрак из «Касабланки», — он кивнул на стол, уставленный тарелочками, вазочками, салатниками и букетом мелких роз посередине. — А кофе почти готов.
— Пахнет вкусно, — я подошла к нему, дождавшись, пока он снимет кофе с огня. Ненавижу запах горелого кофе и мыть плиту. — И тебе идет мой фартук.
Я потерлась щекой о его голое плечо, коснулась губами ложбинки позвоночника, вдохнула родной запах — чистого тела, Кензо, кофе с кардамоном.