— Я должен был принять участие в работе дискуссионной группы, — сказал Томас. — Именно в этот момент я отлыниваю от интервью.
Она не давала интервью, за исключением ответов на телефонные звонки по утрам.
— Когда твоя дискуссия?
Томас взглянул на часы.
— В четыре.
— В два тридцать паром, — заметила она. — Какая тема?
— «Феноменологическое эго современного поэта».
Она взглянула на него и рассмеялась.
Он слегка повернулся и поставил ногу на скамейку, положив руку на колено. У Томаса всегда были проблемы с опорно-двигательным аппаратом, еще в юношеском возрасте у него болела спина. Это было как-то связано с соотношением его веса и ширины кости. Однако сутулость всегда придавала какую-то привлекательность его долговязой фигуре.
Подошла совсем молоденькая застенчивая девушка, чтобы принять заказ. Меню было довольно ограниченным: чизбургеры, фишбургеры и хот-доги. Рыба не вызывала у Линды доверия. Она заказала чизбургер.
— Я уже много лет их не ела, — сказала она.
— Серьезно? — искренне удивился Томас. — А ты хоть раз пробовала омаров?
— Конечно. Приходится, в той или иной степени, если живешь в Мэне.
Ей хотелось отодвинуться от него — просто чтобы снять напряжение. Она видела все изъяны: зазубрины на столе; слегка разболтавшаяся опора; корка засохшего кетчупа под белым пластиковым стаканчиком. О своих собственных изъянах думать было невыносимо. Суда, которые подошли с подветренной стороны острова, разбивали высокие волны, и те взрывались с неприятным звуком. Она заметила, что какие-то хищные птицы размножались прямо на глазах, в ожидании объедков сбиваясь в группы на безопасном расстоянии. Хитрые птицы с долгой памятью.
— Если хочешь поговорить о своей дочери, — вымолвила Линда, понимая риск своего предложения, — я с удовольствием послушаю.
Он вздохнул.
— Знаешь, мне станет легче. Это одна из тех проблем, когда матери ребенка нет с тобой рядом. И нет никого, кто мог бы ее оживить. Был Рич, но мы исчерпали его воспоминания.
Линда отодвинулась, как будто желая положить ногу на ногу.
— Но что говорить? — Томас сник еще не начав рассказывать.
Она взглянула на его длинную спину, на рубашку, исчезавшую под полумесяцем ремня. На какое-то мгновение ей захотелось провести ногтями по ткани, вверх и вниз по его позвоночнику. Она знала наверняка, что он застонет от удовольствия, не в силах сдержаться. Возможно, нагнет голову, словно прося поскрести ему шею. Ощущение физического удовольствия, которое она может доставить другому человеку, не покидало ее.
Томас опустил ногу и потянулся к заднему карману. Потом вытащил кожаный бумажник, истертый по краям до белизны.
— Это Билли.
Линда взяла фотографию и внимательно посмотрела на нее. Темные локоны обрамляли лицо. Темно-синие, большие, как шары, глаза окружены роскошными блестящими ресницами. Розовые губы, не улыбающиеся, но и не сжатые (хотя голова настороженно наклонена), были идеальной формы. Кожа словно светилась, на полных щеках играл розовый румянец. Просто невероятно — будь это картина, — но фотографии приходилось верить. Как же эта фотография не прожгла дыру в потертой коже бумажника?
Она взглянула на Томаса, заново оценивая его. Нельзя было отрицать, что у девочки были его черты, хотя красота отца совсем другого свойства. Линда ощутила граничащее с ревностью любопытство, когда попыталась представить себе мать: ее звали Джин. Первая жена Томаса, Регина, которую она когда-то знала, была крупной и роскошной, отягощенной чувственностью женщиной, но при этом не таившей в себе угрозы. Никогда.
Линда встряхнула головой. Оттого, что ревновала к женщине, которая утратила все.
— Эта фотография снята на заднем дворе нашей квартиры в Кембридже. — Казалось, Томас не мог глядеть на фотографию, хотя, судя по ее потрепанным краям, рассматривал много раз.
Томас взглянул на Линду, затем быстро отвел глаза, словно это она нуждалась в уединении. Принесли чизбургеры, которые были сейчас совершенно не к месту. Линда вернула фотографию Томасу.
— Она была очень умной, — заметил Томас. — Все родители так говорят, не так ли? И, возможно, они правы. Я хочу сказать, по сравнению с нами.
У Линды пропал всякий аппетит. Чизбургеры плавали в лужах жира, который пропитывал бумажные тарелки.
— Она могла быть упрямой. Боже, какой она могла быть упрямой. — Томас улыбнулся какому-то воспоминанию, которое не стал уточнять. — И удивительно смелой. Она не плакала, когда ей было больно. Хотя, конечно, могла хныкать, если чего-то хотела.