Думаю, что книгу Бультмана о Иисусе 16 — помимо стандартного и правильного наблюдения, что Бультман работал, главным образом, в экзистенциальных категориях, — лучше всего объяснить тем, что он был студентом Буссета и испытал шок от некоторых выводов Швейцера.
Бультман и Додд предлагают главные ответы на теорию «радикальной эсхатологии» Швейцера. Ответ Додда — «осуществленная эсхатология» 17, ответ Бультмана — экзистенциальная эсхатология (царство, действительно, всецело будущее, но оно определяет настоящее; его главная особенность в том, что оно требует решения; см. р. 51 f.). Однако Бультман, в отличие от Додда 18, не упоминает Швейцера как автора, позиция которого заслуживает серьезного рассмотрения 19. Несмотря на это, возражения Швейцеру явно просматриваются. Иисус не был апокалиптиком (р. 39), и этика Иисуса не была этикой переходного времени (р. 127—129). В определении царства Божьего принято во внимание определение его как будущего (на чем настаивают Вайс 20 и Швейцер), но при этом убирается конкретный смысл 21. Утверждение, что царство наступает, всегда присутствует в этом слове 22, ставит каждого человека во всех поколениях перед его собственной историчностью 23 и всегда требует решения. Здесь мы имеем дело с творчески-богословским использованием работ Вайса и Швейцера, и способность Бультмана творчески подойти к предсказанию будущего наступления царства — один из его главных вкладов в историю новозаветного богословия. С моей стороны, это искренняя, но не очень высокая похвала. Поскольку очевидно, что интерпретация Бультмана лишает провозглашение царства того единственного смысла, которое оно могло иметь в то время, когда жил Иисус. Как только оно становится вневременной истиной (даже если, в терминологии Бультмана, всегда имеет место в «истинной истории»), оно выпадает из своего конкретного исторического окружения.
Главное достижение Швейцера — понимание необходимости искать внутреннюю связь между учением Иисуса и его смертью — Бультманом не обсуждается, но неявным образом отрицается, причем способ, которым это делается, очень напоминает позицию Буссета. Как и в книге Буссета, значительная часть книги Бультмана посвящена определению различий между учением Иисуса и остальной частью иудаизма, и, подобно Буссету, Бультман не находит никакой внутренней связи между противостоянием учения Иисуса иудаизму и причиной смерти Иисуса. Инициированное Иисусом движение, вход в Иерусалим и его смерть объяснимы лишь в том случае, если Иисус «говорил как мессианский пророк» 24. (Бультман, в отличие от Буссета, не решается сказать, что Иисус притязал на титул «Мессия» 25.) Таким образом, детальный анализ учения Иисуса и его противостояния иудаизму не объясняет ни исторических обстоятельств, приведших к его смерти, ни возникновения христианства. Кроме того, не объясняется, почему говорить, как мессианский пророк — значит совершить столь тяжкое преступление, что оно должно было повлечь смерть.
Некоторые из пунктов, в которых Бультман находит отличие Иисуса от иудаизма, повторяют сказанное Буссетом. Так, по мнению Бультмана, борьба с законом не была явной: если бы Иисус возражал против закона, позиция ранней церкви была бы необъяснимой (р. 62 f.). Иисус отличался только тем, как он интерпретировал закон (р. 64). Оказывается, однако, что, не ставя перед собой такой цели (и, очевидно, не подозревая о ней!), Иисус фактически нападал на закон: «В такого рода полемике [как Мк. 7:9—13] Иисус, очевидно, намеревался выступить только против конкретных интерпретаций Ветхого Завета, принадлежавших книжникам. Фактически же он возражает не только против целой группы ветхозаветных законов, но и против самого Ветхого Завета как авторитетного источника формального права» (р. 76). Это почти в точности позиция Буссета. По вопросу о национализме или универсализме царства точка зрения Бультмана имеет, по сравнению с Буссетом, больше нюансов. Бультман считает, что Иисус ломает национальную исключительность («принадлежность к еврейскому народу не дает права на участие в царстве», р. 45), но и универсализм также отвергается.