Царство — это эсхатологическое чудо, и тем, кому оно предназначено, оно предназначено не из-за их человеческих качеств, а потому, что они призваны Богом. Начнем с того, что еврейский народ призван, и связь Царства с еврейским народом яснее всего показывает, насколько далека от универсализма мысль о Царстве, в какой степени сводятся к нулю всякие человеческие притязаний на Бога; ибо призвание народа зависит только от выбора Бога. С другой стороны, избегается и националистическая интерпретация, так как призыв к покаянию направлен к избранному народу, и этот призыв отвергает всякое индивидуальное притязание, основанное на факте принадлежности к этому народу (р. 46 f.).
Это гораздо сложнее, чем у Буссета, но примечательно, что Бультман все еще придерживается мнения, что Иисус отвергал закон неумышленно, и что он преодолел еврейский национализм и принципе.
Следует подчеркнуть, что несмотря на структурное сходство с книгой Буссета, Бультман противопоставляет учение Иисуса учению иудаизма в совершенно ином тоне. Остальной иудаизм все еще представлен как религия, которая потерпела неудачу, с которой Иисус действительно мог находиться в отношениях противостояния, но презрительно-пренебрежительная фразеология исчезает. Далее, Иисус у Бультмана обращается к проблемам, поставленным в рамках иудаизма (и, в отличие от остального иудаизма, предлагает удачные ответы) 26, из-за чего его работа намного ближе к реальности, чем работа Буссета. Возьмем, например, дискуссию о Боге как далеком и недоступном. Идея о том, что Бог в одно и то же время и далек, и близок, пишет Бультман, это основная идея иудаизма: Бог есть Бог мира и стоит над миром, но мир зависит от Бога (р. 137 f.) Еврейская мысль — и мысль хорошая — заключается в том, что эти два представления о Боге должны составлять одно целое, но в иудаизме до Иисуса это никогда не достигалось. «Мысль о Боге будущего односторонне подчеркивалась и подавалась в таком свете, что всегда оказывалась на первом плане, так что часто было неясно, как такой Бог может быть также и Господом настоящего» (р. 141). Эта страница заканчивается тем, что Бог в иудаизме — это не Бог настоящего, и, «следовательно, вся идея Бога подвергается опасности». В нескольких строчках Бультман рисует схему того, как это подчеркивание будущего в дальнейшем ведет к подсчету заслуг ввиду будущего суда. В делах руководствуются не Богом настоящего, они становятся делами, нацеленными на достижение будущего оправдания (р. 146). Напротив, в учении Иисуса «далекий и близкий Бог — один и тот же» (р. 151). Возможности иудаизма не были реализованы в нем, они были реализованы Иисусом. И так — по всем пунктам 27.
Едва ли нужно доказывать, что бультмановская характеристика иудаизма и противопоставление ему Иисуса не основывались на оригинальном исследовании иудаизма. На самом деле он знал о «позднем иудаизме» только то, что читал у Буссета и Билербека, и его характеристика Бога как далекого от человека, но актуального Бога настоящего — это просто усложненная версия того, что он мог вычитать в многочисленных трактовках иудаизма, предлагавшихся христианскими учеными. Было уже неоднократно показано, что этот взгляд не находит подтверждения в дошедшей до нас литературе 28. Наша ближайшая цель, однако, не в том, чтобы выяснить, насколько точно Бультман описывает иудаизм, а в том, чтобы посмотреть, как он рассуждает. Описание противостояния Иисуса и остального иудаизма сконцентрировано (как и у Буссета) на учении, т.е. на богословском содержании. Иисус отличается тем, что стоит выше. Способ, которым доказывается его превосходство, иной, философские категории иные, и трактовка более реалистична. Иисус не полностью удален из иудаизма, он показан, скорее, как исполнивший то, чего не исполнил иудаизм. Несмотря на эти отличия от Буссета, фундаментальное согласие с ним очевидно: превосходство Иисуса заключается в его учении; это превосходство создает контраст с иудаизмом, но не оно привело Иисуса к смерти.
Когда появилась книга Гюнтера Борнкама о Иисусе 29, она произвела нечто вроде сенсации, поскольку исторических утверждений о Иисусе в ней было больше, чем в книге Бультмана. Как заметил Морган, в распоряжении автора было не больше исторических данных, чем у Бультмана, у него также не было и другого способа их выявления. Скорее, он был не столь враждебно настроен по отношению к богословию воплощения и больше склонялся к тому, чтобы видеть в Иисусе Слово, а не только его носителя. 30
Однако с точки зрения нашего обзора Борнкам очень недалеко ушел от Бультмана, хотя и ввел некоторые модификации. Прежде всего, он обнаружил основное различие между Иисусом и его современниками, имеющее отношение к авторитету Иисуса и его способности сделать царство Божье непосредственной реальностью для своих слушателей: