Негативные моменты яснее. Иисус твердо выступал против основных элементов иудаизма. Главное — это обычное противопоставление личного авторитета Иисуса и закона: «Ясно..., что Иисус обращался к сборщикам податей, исключенным из народа Божьего..., приглашая их к своему столу и, следовательно, к застольному общению с Богом; другими словами, он предлагал прощение, как если бы он стоял на месте Бога» (р. 14). Он лично обладал властью предлагать царство, а Тора аннулировалась антитезами (р. 14). В качестве дальнейших примеров аннулирования закона Иисусом Швайцер приводит слова о разводе, нарушение субботы (которое он считает несомненным) и ритуальной чистоты (р. 32). Утверждение об отличии Иисуса от его современников и о его противостоянии им лучше всего резюмируется следующим образом:
Они [его современники] могли бы понять и стерпеть аскета, который списал со счета этот мир ради будущего царства Божьего. Они могли бы понять и стерпеть апокалиптика... Они могли бы понять и стерпеть фарисея, требующего от людей ради участия в будущем царстве Божьем принять царство Божье здесь и теперь в послушании закону. Они могли бы понять... реалиста или скептика, который... (объявил) себя агностиком в отношении любых ожиданий будущего. Но они не могли понять человека, утверждавшего, что царство Божье явило себя людям в том, что он сам говорил и делал, но при этом с необъяснимой осторожностью отказывался делать убедительные чудеса; исцелял отдельных людей, но отказывался покончить с причиняющими страдания проказой или слепотой; говорил о разрушении старого храма и пост ройке нового, но даже не бойкотировал иерусалимский культ, как это делала кумранская секта...; того, кто больше всего говорил о бессилии способных только убить тело, но отказывался выгнать римлян из страны; кто предоставлял Богу выполнить все это, зная, что Бог однажды заплатит по векселям обещаний и обязательств, которые сейчас выдаются Иисусом (р. 26).
Таким образом, основная проблема Иисуса заключалась в его абсолютном нонконформизме и в том, что он отказывался делать что-то убедительное, призывая только верить, а в остальном положиться на Бога.
Однако не этот загадочный нонконформизм и не противостояние Торе привели Иисуса к смерти, а то, что он взял на себя роль Бога, прощая грешников:
С беспримерной убежденностью, которая должна была поражать его слушателей, он ставит знак равенства между милосердным поведением Бога и своим собственным поведением по отношению к сборщикам податей. Кто, кроме Иисуса, мог отважится изобразить столь неправдоподобное и абсолютно неожиданное поведение отца по отношении к блудному сыну? Кто, кроме Иисуса, счел бы себя вправе взять на себя роль самого Бога в этой притче и объявить праздник по случаю восстановления отношений грешника с Богом? Те, кто пригвоздили его к кресту, обнаружив богохульство в его притчах — объявлявших о столь скандальном поведении Бога, — понимали его притчи лучше, чем те, кто не видел в них ничего кроме самоочевидного для всех сообщения об отцовстве и доброте Бога взамен суеверных верований в Бога гнева.
Но Иисус отождествляет себя с делом Бога в такой степени, что умирает за истину своих притч (р. 28 f.).
Мы видим здесь то же отсутствие интереса к историческому объяснению, которое часто отличает дискуссии о смерти Иисуса. Он умер, если говорить в двух словах, за Евангелие. Но как это случилось? Кто были те евреи, которые возражали против предложения милости грешникам? Где есть хоть какое-то указание на то, что притчи были восприняты как богохульство? Какие евреи отрицали отцовство и милосердие Бога и придерживались суеверных верований о его гневе? Где свидетельства о наличии связи между выраженным в притчах учением Иисуса, обвинением в богохульстве и распятием? Вызывает изумление фраза «те, кто пригвоздили его к кресту, обнаружив богохульство в его притчах»: неужели римляне были так оскорблены «богохульством» предложения милости грешникам? Налицо очевидное отсутствие контакта с исторической реальностью.