Сам Иисус, когда его об этом спрашивали, не мог предоставить неопровержимых доказательств того, что он есть истинный Мессия. Он, конечно, то тут, то там оставлял ключи к разгадке своей тайны, но он также говорил, взывая к очевидности: «И блажен, кто не соблазнится о Мне». Читая Писание, тяжело найти хотя бы одного человека, в котором, так или иначе, не таилось бы такого соблазна. В значительной степени, Евангелие оставляет за читателем право принимать решение. Оно построено скорее как «детектив» (или, по словам Алистера МакГрата, как «авантюрный роман»), чем как рисунок–шарада, в котором нужно соединить пронумерованные точки, чтобы получить изображение–отгадку. В этой стороне Евангелия мне открылся новый потенциал.
Мне кажется, что все искаженные теории, представляющие жизнь Иисуса, теории, спонтанно возникавшие, начиная со дня его смерти, просто подтверждают тот ужасный риск, на который пошел Бог, когда лег на секционный стол истории, — риск, на который, кажется, он пошел охотно. Испытайте меня. Проверьте меня. Решение за вами.
Итальянский фильм «Сладкая жизнь» начинается с кадра, в котором появляется вертолет, транспортирующий гигантскую статую Иисуса в Рим. Раскинув руки, Иисус парит на канате, и когда вертолет пролетает над населенными пунктами, люди начинают узнавать его. «Эй, да это же Иисус!» — кричит один старый фермер, спрыгивает со своего трактора и бежит через поле. В окрестностях Рима девушки в бикини, загорающие вокруг бассейна, приветственно машут руками, и пилот вертолета снижается, чтобы взглянуть на них поближе. Безмолвный, с почти страдающим выражением на лице, реальный Иисус в своем полете неуместен в современном мире.
Мои поиски Иисуса получили новое направление, когда режиссер Мэл Уайт одолжил мне коллекцию, состоявшую из пятнадцати фильмов, посвященных жизни Иисуса. В ней были фильмы начиная с «Царя царей», классического немого фильма, снятого Сессилем Б. Де–Миллем, и заканчивая такими мюзиклами, как «Godspell» и «Евангелие, в заплатках» (Cotton Patch Gospel), вплоть до ультрасовременного французско–канадского представления «Иисус из Монреаля». Я просмотрел эти фильмы несколько раз, проанализировав их сцену за сценой. Затем, в течение двух лет, я преподавал жизнь Иисуса, пользуясь этими фильмами в качестве отправной точки для дискуссии.
Примерно так и проходили занятия. Когда мы дошли до главного события в жизни Иисуса, я должен был просматривать различные фильмы и отбирать из их числа те семь–восемь вариантов, которые могли пригодиться. Когда начиналось занятие, я показывал несколько коротких отрывков из каждого фильма, начиная со смешных и глупых и продвигаясь к сценам с более глубоким содержанием и исторической подоплекой. Выяснилось, что отражение события через призму мировоззрения семи или восьми кинорежиссеров помогало избавиться от налета предсказуемости, который образовался за время обучения в воскресной школе и постоянного чтения Библии. По всей видимости, некоторые из экранизаций не соответствовали действительности — они явно противоречили друг другу — но какие из них? Какие события имели место на самом деле? Обсудив отрывки из фильмов, мы обращались к Писанию, и дискуссия начиналась.
Занятия проводились при церкви на улице Ла Салле, в деловой части Чикаго, где всегда царило оживление: ее посещали как ученые философы с северо–запада, так и бродяги, которые пользовались возможностью поспать часок–другой в теплом помещении. Во многом благодаря этим занятиям, мое видение Иисуса претерпело значительные изменения. Уолтер Каспер сказал: «С крайних точек зрения… — Бог или видится разодетым как Санта–Клаус, или примеряет на себя человеческую сущность, словно надевая рабочую одежду, чтобы отремонтировать мир после крушения. Библейская и церковная доктрины, утверждающие, что Иисус был цельным человеком, наделенным человеческим интеллектом и человеческой свободой, кажется, не укладываются в голове рядового христианина». Я согласен с тем, что это не укладывалось и в моей голове, пока я не начал вести занятия в церкви на улице Л а Салле и не столкнулся с Иисусом как с исторической личностью.
В сущности, эти фильмы способствовали восстановлению в моем сознании человеческой сущности Иисуса. Молитвы, повторяемые в церквях, говорят о вечном предсуществовании Христа и его торжестве после смерти, но, в большинстве своем, игнорируют его земную жизнь. Сами Евангелия были написаны много лет спустя после смерти Иисуса. Из перспективы, далекой от праздника Пасхи, они сообщали о событиях, столь же отдаленных от автора, как война в Корее от нас сегодня. Фильмы помогли мне глубже заглянуть в прошлое, лучше постичь смысл жизни Иисуса такой, как ее видели его современники. Каково бы это было — находиться посреди той толпы? Что бы я ответил этому человеку? Пригласил ли бы я его в дом, как это сделал Закхей? Отвернулся бы в печали, как богатый молодой человек? Предал бы его, как Иуда и Петр?
Иисус, которого я увидел, имел мало сходства с образом Мистера Роджерса, с которым я познакомился в воскресной школе, и существенно отличался от той фигуры Иисуса, о которой я узнал в Библейском колледже. В любом случае, этот образ был гораздо менее скучен. Прежний образ, созданный мной, походил на Вулкана из фильма «Стар Трек»: он всегда был спокоен, холоден и сосредоточен, когда вышагивал среди восхищенных человеческих существ по космическому кораблю «Земля». Это не тот персонаж, которого я нашел в Евангелии и в хороших фильмах. Другие люди понимали Иисуса глубже: упрямство удручало его, фарисейство приводило его в бешенство, простодушная вера его восхищала. Он действительно казался более эмоциональным и спонтанным, чем обычный человек. Более страстным.
Чем больше я изучал жизнь Иисуса, тем сложнее было приклеить ему какой бы то ни было ярлык. Он мало говорил о римской оккупации, что было основной темой разговора среди его земляков, но брался за кнут, чтобы изгнать мелких торговцев из еврейского храма. Он призывал следовать законам Моисея, но завоевал репутацию преступника. Он был готов на все из сострадания к ближнему, но мог и прогнать лучшего друга суровым упреком: «Отойди от Меня, сатана!» У него были бескомпромиссные взгляды в отношении богатых людей и падших женщин, но и те, и другие были возле него.
Иногда чудеса, казалось, изливались из Иисуса; а иногда его сила была заблокирована неверием людей.
Иногда он в деталях рассказывал о втором пришествии; а иногда не мог назвать ни день, ни час. Он бежал от ареста в одном месте, и непреклонно отдавал себя в руки врагов в другом. Он красноречиво говорил о мире, а затем приказывал своим ученикам обнажить мечи. Его экстравагантные утверждения о самом себе всегда оставались предметом споров, но когда он совершал что–либо действительно чудесное, то предпочитал удалиться. Как сказал Уолтер Винк, если бы Иисуса не существовало на самом деле, нам следовало бы его выдумать.
Два слова, которые никому не придет в голову употребить в отношении Иисуса из Евангелия: скучный и предсказуемый. Как же вышло, что церковь умудрилась сделать пресным такой образ — умудрилась, по словам Дороти Сейерс, «очень удачно подрезать когти Иудейскому Льву, объявив Его удобным домашним животным для малохольных священников и набожных пожилых леди»?
Лауреат Пулицеровской премии историк Барбара Тачмен настаивает на одном правиле, которым следует руководствоваться в исторических исследованиях: никогда не «перескакивать в будущее». Например, когда она писала о битве при Булге, то избежала искушения вставить фразу: «Конечно, мы все знаем, чем все это кончилось». Действительно, ведь войска союзников, вступившие в бой, не знали, чем закончится это сражение. Теоретически, их могло отнести к берегам Нормандии, откуда они появились. Историк, который хочет сохранить подлинное напряжение и драматичность разворачивающихся событий, не должен переключаться на другую перспективу, на всезнающий взгляд со стороны. Сделаешь это, и все напряжение исчезнет. Напротив, хороший историк воссоздает для читателя те обстоятельства, при которых происходило описываемое событие, создавая ощущение, что «ты там был».