— Забудь о моем вопросе, — продолжал Фотис. — Если я и выразил сомнения, то у меня были на это основания. Я думаю, и у тебя есть основания не посвящать меня в свои планы. Теперь ты знаешь, что в этом деле участвует Мэтью, и сможешь так спланировать свои действия, чтобы не нанести вреда его интересам.
— Да какие, черт возьми, действия? Ты что, думаешь, правительство Греции хочет заполучить эту икону? И для этого подослали меня?
— Что ты слышал о Мюллере?
Ну вот, теперь Мюллер. Какая низость!
— Только то, что он мертв.
— Правда? А я слышал, что он здесь, в Нью-Йорке.
Андреас неловко повернулся в кресле, безуспешно пытаясь заставить себя не развивать эту тему.
— От кого ты это слышал?
— Полагаю, что источник ненадежный. И все-таки я хочу, чтобы ты знал и об этом. Вполне вероятно, что он появится. Ты ведь никогда не верил в то, что он умер.
— Я не хочу говорить о Мюллере. Я хочу увидеть Алекса.
— Да. Я дважды был в больнице. Первый раз он отказался со мной встретиться.
— Мне жаль.
— Но ты не удивлен. Он может отказаться и от встречи с тобой. Ты готов к этому?
Готов к этому. Как можно быть готовым к тому, что больной сын отказывается от встречи с тобой? Возможно, смертельно больной. В своей жизни Андреас прошел через многие испытания, но не мог представить себе ничего хуже, чем нежелание сына увидеться с ним. Он запретил себе думать об этом.
— Я думаю, Мэтью сумеет его убедить.
— Превосходно. Слушай, давай на часок забудем этот удручающий разговор. Пойдем в гостиную, выпьем коньяку.
— Мне нужно немедленно увидеть Алекса.
— Посещения разрешены только вечером. Мы все поедем после ужина.
— Нет. Я поеду только с Мэтью.
— Конечно. Он ужинает с нами. Потом вы оба поедете к Алексу.
Старый интриган все продумал. Ну ладно, в любом случае еда будет вкусной, а присутствие Мэтью скрасит вечер. Обычно непьющий, Андреас согласился на рюмку коньяка с Фотисом. Это, похоже, именно то, что ему было сейчас нужно.
— У тебя есть «Метакса»?
— Лучше. «Реми Мартин ХО».
3
Накануне ночью Мэтью снова приснился этот сон. Исчезло полотно, шедевр из коллекции музея, и ему предстояло его найти, но он никак не мог вспомнить, как же оно выглядело. Перед пустой стеной стояла группа людей, рассуждая о достоинствах картины, губах, глазах, неземных оттенках тела, а он пытался воспроизвести образ в своем сознании, но тот ускользал, не давался, как это бывает с лицами во сне. Музей, в котором он прекрасно ориентировался, вдруг превратился в лабиринт, и даже Ариадна не смогла бы ему помочь. Стало совсем темно. Незнакомые звуки сбивали его. Он продолжал искать повсюду, одержимый желанием найти. Вдруг на дальней стене мрачного полуподвального помещения он увидел то, что могло быть образом, но не знал, как туда пробраться. Помощи ждать неоткуда, он совсем один. И вдруг уже не один; его сознание заполняется чьим-то ужасающим присутствием. На этом месте он всегда просыпался.
Они ехали в молчании. Мэтью сидел за рулем позаимствованного у его коллеги Кэрол «тауруса»; Андреас расположился рядом на пассажирском сиденье. Жизненные силы покинули его в тот момент, когда они вышли из дома Фотиса на свежий вечерний воздух, и стало очевидно, что вся его оживленность за ужином была напускной, только ради Фотиса. Они всегда друг перед другом бравировали. Съехав с моста Триборо, Мэтью заплатил дорожный сбор и понесся дальше, поглядывая на деда. Шляпа и воротник скрывали его лицо, черты которого были едва различимы в красноватых отблесках светофоров. Мэтью видел Андреаса в Афинах два года назад и теперь был поражен тем, что тот почти не изменился. Все еще острое зрение, ясный ум, железное рукопожатие. В свои семьдесят семь он вполне мог сойти за шестидесятилетнего. Однако сегодня вечером дед казался постаревшим, ссутулившимся, шаркающим. Взгляд его блуждал, как, впрочем, и мысли. Машина послушно следовала изгибам улицы, приближаясь к проезду Франклина Рузвельта, затем Мэтью свернул на Сто шестнадцатую улицу. И почти сразу же до них донеслись крики и удары мяча о щит на плохо освещенной баскетбольной площадке. Их окружали высокие башни муниципальных многоквартирных домов.
— Это Гарлем? — спросил Андреас.
— Испанская часть Гарлема.
— Уродство.
— Ну, в общем, да.
— Это вообще уродливый город.
— Такой же, как Афины.
— Странное сравнение. Я что, задел твои патриотические чувства?
— Большинство современных городов уродливы. В Нью-Йорке есть красивые места.