— С вами все в порядке? — тихо прозвучал ее голос у него за спиной.
— Да.
— Они внутрь проникают, да? Эти глаза. Я не могу долго на них смотреть.
— Да, они очень выразительны.
— Немного даже пугающие, мне кажется. Красивые, но оценивающие. Так ощущаешь религию в молодости.
— Полагаю, религия имела несравненно большее значение в те времена, когда была написана эта икона.
— Я думаю о шедеврах Возрождения. — Сейчас она стояла рядом с ним, произнося слова тихо, почти ему на ухо. — С точки зрения мастерства они безупречны. Мария всегда безмятежна. И все-таки здесь больше какой-то силы, жизненности. Она выглядит грозной. Как божество. Хотя на самом деле Богородица не относится к божествам.
— У греков относится.
— Простите мне мою болтовню. Я могу свалить вину на кофе, но на самом деле я нервничаю, когда нахожусь здесь.
— Чувство вины?
— Может быть. На мой взгляд, эта работа бередит душу. Дед мог сидеть перед ней часами — не знаю, как он это выдерживал. — Он почувствовал на шее ее дыхание: она глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. — Он вообще-то здесь умер.
— Правда?
— Одновременно инфаркт и инсульт. Диана, сиделка, обнаружила его на том самом месте, где вы сейчас стоите.
Он подавил в себе желание подвинуться.
— Неудивительно, что она вас тревожит.
— Так что, это хорошая вещь, Мэтью? — спросила она.
— Жалко, конечно, что такие повреждения — хотя, с другой стороны, они добавляют мистики. Я бы сказал, что это превосходная работа и очень старая. Вероятно, написана еще до периода иконоборчества, и это делает ее весьма редкой. Я могу сказать больше, когда повнимательнее ее осмотрю.
— Полагаю, мы должны снять ее со стены.
— Если хотите, я сделаю это сам. У меня есть опыт обращения с подобными вещами.
Она откинула волосы и кивнула.
— Наверное, это нарушит условия страховки, но я бы предпочла, чтобы это сделали вы. Только нужно отключить сигнализацию.
— И как нам это сделать?
— Точно не знаю. Пойдемте, поможете мне разобраться.
Накануне вечером Андреас оставил сообщение для Моррисона в Вашингтоне, и штатный сотрудник агентства позвонил ему в отель на следующее утро:
— Что привело вас в Штаты, мой друг?
— Мой сын болен.
— Сожалею.
Безусловно, он сожалел, но его тон не оставлял сомнений в том, что у него есть более неотложные дела, чем болтовня с греческим оперативником в отставке. Андреас представил его себе: аккуратный, стрижка по уставу и этот бегающий нервный взгляд, не желающий ничего упустить из виду и при этом упускающий все. Нетерпеливый. В этом была основная причина многих ошибок американской разведки. Они хорошо считывают информацию со спутников, но ничего не могут прочитать на лице. Они не могут оценить настроение не только народа, но даже одного человека.
— У меня есть просьба, — продолжал Андреас. — Это довольно щепетильный вопрос.
— Эта линия наверняка не прослушивается.
— Я бы хотел встретиться. Я полагаю, вы здесь, в Нью-Йорке?
— Почему вы так думаете?
— Догадался. — Научишься догадываться, когда нет других возможностей. — Вы часто сюда приезжаете. Кроме того, в Вашингтоне прослушиваются все линии.
Моррисон засмеялся:
— Да, правда. Ладно, но только ненадолго и желательно как можно скорее. Например, прямо сейчас.
— Идет.
Моррисон выбрал ничем не примечательное кафе возле Гарольд-сквер. Он всегда предпочитал именно такие заведения. Этот человек обладал поистине энциклопедическими познаниями относительно самых безликих и безвкусных забегаловок на всем северо-востоке. Предшественник Моррисона, Билл Барбер, водил Андреаса в чудесные рестораны, где они ели и пили, рассказывали друг другу разные истории — и обменивались информацией почти случайно, как будто это не имело никакого отношения к делу. Но Барбер никогда особо не следовал протоколу, да и Андреас тогда был им нужен.