Икона стояла у стены возле него. Деревянные панели слегка разошлись, но в остальном она не пострадала. Глаза Марии неотрывно смотрели на капитана, одновременно осуждая и прощая его — именно об этой двойной силе говорил Микалис. Она всегда умиротворяла священника. Сейчас капитан почувствовал ярость. «Это все ради тебя, — подумал он, выдерживая этот направленный на него взгляд. — Мой брат, старик, этот молодой парень, сколько еще тебе надо? Ты всего-навсего языческая богиня, жаждущая кровавых жертвоприношений. Тебя следовало бы сжечь». Он поднял пистолет, словно хотел выстрелить в эти обвиняющие глаза, но вместо этого навел ствол на предавшего его помощника.
— Подожди, — тихо сказал Коста. Он положил в рот клочок, из тех, что лежали возле правой руки, и запил его вином, совершая свое собственное причастие. Проглотив то, что было у него во рту, он откинулся на спинку стула и кивнул.
Элиас поборол искушение просто нажать на курок.
— Пожалуйста, не убивай моего брата, — добавил Коста. — Он ни о чем не знает.
Элиас взглянул на мальчика, лежавшего у его ног. Теперь до него дошел смысл записки Стаматиса: «Пощади мальчика». Не Косту — старик был готов к этой жертве, — а младшего сына. «Насколько сильно я его ударил? — подумал Элиас. — А почему, собственно, это должно волновать? Парень пытался застрелить меня. Вся семья — сплошная гниль».
— Зачем он здесь?
— Я не мог в одиночку нести Богородицу.
— И твой папаша послал мальчика. А чего же он и сестру не послал? Почему бы не привлечь всю семью — ведь добыча того стоит, а?
Коста молчал.
— Ты предал меня, — продолжал Элиас спокойным голосом, как будто рассуждал о погоде. — Никто, ни единый человек не доверял тебе, кроме меня, — один я тебе верил.
— Ты послал меня сделать эту грязную работу — и я сделал ее хорошо.
В его голосе послышался вызов — а может, он и был там все время, скрывавшийся до поры, а теперь выпущенный на свободу огнем, опалившим тело?
— Конечно, сделал. Воровать и убивать — это у тебя в крови. Я поставил перед тобой задачу, а ты предал меня.
— А может, я просто был предан своей семье.
— Такая свинья, как твой отец, не может требовать преданности. Преданность! Ты, ублюдок, зачем ты сделал это с Микалисом?
— Он застал нас, когда мы выносили икону.
— Твой отец тогда еще был в церкви.
— Он не мог справиться с ложной стеной.
— Это ты сказал ему, где спрятана икона?
— Да.
— Потому что слышал мои указания Мюллеру?
— Да. Но их не так-то просто оказалось выполнить. Потребовалось время, чтобы просто проделать дырку в стене. А потом ему показалось, что приближаются немцы, поэтому он поджег церковь — у переднего входа. Когда он добрался до иконы, уже все горело.
— А как ему удалось выбраться?
— Он хотел выйти через заднюю дверь, но там уже были ты, я и остальные. Он чуть не выбежал прямо на нас, но его спугнул священник.
— А почему он не ушел через склеп?
Коста смотрел на капитана и, казалось, обдумывал свои слова.
— Он пытался. Но там его кое-кто поджидал.
— Немцы?
— Нет.
— Кто же?
— Сам догадайся. — Коста повернулся на стуле, и его лицо исказила гримаса боли. Если вино и приглушило боль, то сейчас его действие, похоже, заканчивалось. Рядом не было ни морфина, ничего из того, что могло бы облегчить боль от таких ожогов. А впереди его ожидала жизнь урода. «Я окажу ему услугу», — подумал Элиас.
— А зачем было его убивать?
— Я не собирался его убивать. Я почти уже заставил его вернуться, и как раз в тот момент отец вышел из склепа с иконой. Микалис сразу все понял. Он стал отнимать у отца икону. Я пытался оттащить его, но он начал кричать. Вы должны были слышать его крики.
— Мы стреляли — нам ничего не было слышно. Но это не имело для тебя значения. Он понял, что вы задумали, и тебе пришлось убить его.
— Первый удар должен был только оглушить его.
— Это был страшный удар — от таких ран умирают.
— У меня не было времени на раздумья. Он все еще продолжал сопротивляться. Все уже было в огне. Мне пришлось еще раз его ударить. Он скатился по лестнице в склеп, все еще проклиная нас. — Взгляд Косты стал чуть ли не благоговейным при этих воспоминаниях. — Я думал, он выживет.