За нами вился густой тучей столб пыли, как за добрым табуном коней.
Целью моей поездки на юг было не столько любопытство, присущее москвичам, а скорее боязнь обидеть моего давнего друга. Мы не один год были дружны. Он бывал у меня в Москве, правда, всякий раз приходил в уныние от её давки и толчеи. В последнем письме он писал: «Боже мой! Как можно жить в таком скопище камня, грязи, людей, машин и проч., где ни одной умной мысли не мелькает в голове, не иначе как при беге на длинную дистанцию. Как можно привыкнуть к такой гонке! Лично я сейчас лежу на широкой террасе, надо мной, как шпалера, изогнулся виноградник, перед глазами – Монтень, в ушах тихо-тихо шумит акация, как в больших неаполитанских раковинах прибой. Каково! Лежать, потягиваясь, чувствовать, как в ногах гуляет север, в головах, как подушка, – юг и никому и ничему не завидовать»…
Я в эту минуту невольно позавидовал моему О. А. Нервы мои были на пределе. Мне были необходимы перемена обстановки и отдых. И вот я на Кубани. Мне отвели чистенькую комнату. Голубые стены её непривычно рефлексировали. Полураскрытый ставень приглашал во двор, как бы говоря: «Рад-с знакомству». Я сунул чемодан под кровать и вышел в сад. Тишина стояла евангелическая. Удивительный свет отвесно падал на землю, точно сошедший со старинных икон: он дробился на тысячу кусочков между ветвей и стелился к моим ногам, как фата невесты. Мягко-мягко ступала по земле полусонь-полудрема, ничто не препятствовало движению её, разве только сочный голос иволги да отдалённое фу-гу, фу-гу горлицы. Грецкий орех с окаменелыми листьями стоял посреди двора, у основания его имелась лавочка. Я сел и задумался. «Хорошо!» – вот то единственное, что я мог бы сказать про свои ощущения. Незнакомая какая-то истома во всём теле, как снотворное, овладевала мной. «Хорошо, что есть ещё на свете такие глухонемые уголки, – подумалось мне, – где хоть на минуту можно укрыться от нашего цивилизованного балагана, как от нестерпимой жары. Здесь, наверное, даже куры, что гребутся в золе, не знают, что такое окрик человека. Славное место для отдыха – Кубань!»
Потом я остановился на мысли, что мой О. А. – хороший хозяин.
Ухоженный сад, небольшая тепличка, редкого сорта вьющиеся розы, перекинутые через палисадник, сам палисадник с росшей посередине его туей, наконец, табличка под самым фронтоном «Дом образцового содержания» – говорили сами за себя. И неудивительно, ведь он южанин.
Я немало поездил и ответственно могу сказать, что у нас, в средней части России, и здесь, в её южном конце, в слово «хозяин» вкладываются разные понятия. Но это тема для отдельного разговора.
– Ну-ка, ну-ка, где тут наш гостенешенек? – прервал мои замечания женский голос. – Явились-таки!
Передо мной стояла жена моего приятеля Анна Алексеевна, естественная, точно прирождённый румянец, улыбка растекалась по её обветренному лицу.
– Да вот, как снег на голову, – отчеканил я, как человек, спохватившийся, что он нечаянно задремал.
– Ну что ж, и снег на голову бывает приятен, – продолжала улыбаться она, – особенно в такую пору – лето в зените.
И глаза её засветились пуще прежнего. Мою неловкость как рукой сняло, мы сели на лавочку друг против друга и говорили уже как старые знакомые.
Вечером накрыли по-кубански стол. Стол по-кубански значит под открытым небом и чуть ли не на меже соседа. Одним краем он уходил в неизвестность, а другим – касался моих колен. Большой графин домашнего вина незаметно занял на нём председательствующее место. Прямо из духовки был подан гусь, он был разложен, что называется, на лопатки и крепко нашпигован чесноком. Слюнки невольно потекли у меня во рту, а в голове зашатались мысли. Фрукты градом сыпанули из сада, из них отобрали лучшее и отдали мне на уничтожение. Стол под открытым небом напоминал мне натюрморты Снейдерса. Гостеприимство хозяев было полным и безоговорочным. Развязался разговор. Спустя четверть часа пришла дочка хозяев, девочка лет 15-ти. Она лёгкой тенью прошмыгнула мимо. На неё не обратили никакого внимания.
Между тем время пролетело. Был поздний вечер. От вина шумело в голове. Язык мой, точно пересохнув, стал метать метафоры-искры, как из печной трубы. Но поскольку меня некому было остановить, т. к. все уже пошли спать, я схватился за карандаш, и вот что получилось… авось, мне Бог пошлёт когда-нибудь читателя, который, сняв очки, снисходительно скажет: за велеречивость не расстреливают. И то ведь правда, что абзацем выше указаны причины её…