— Наркотики предлагаешь? — съязвил я, ухмыльнувшись, и протянул руку навстречу приветливо теплящемуся косяку.
— Конопля — это не наркотик, это… природный антибиотик, — на полном серьёзе ответил он, — но в твоём случае — успокоительное. Как твой лечащий психотерапевт настоятельно рекомендую.
Мы выкурили самокрутку на двоих и прошли двором в старый переулок в историческом центре. Я не развеселился, а наоборот почувствовал, что нечто накрывает меня плотным тяжёлым одеялом, растворяя мои проблемы, как, казалось, растворялись мои зубы во рту, становясь мягкими, как мармелад. Я сам превращался в мармеладного медведя, который приклеивался ступнями к мостовой, которого нещадно клонило из стороны в сторону. Как же она была права! Я беспомощен. Я, чёрт возьми, совершенно беспомощен! Бесы снова захихикали и запрыгали, как котята в темноте, топорща длинные хвосты.
— Она уехала в Питер, — промямлил я, боясь, что зубы вывалятся изо рта, рассыпятся по мостовой, а черти подхватят их и растащат, а кому я нужен без зубов? — Она сейчас туда уезжает, — печально улыбнулся я, а я… блядь… мы… знаешь кто? — осоловело выпучив глаза из-под тёмной чёлки, спросил я безукоризненно адекватного Анубиса.
— Кто? — вежливо поинтересовался он, слегка согнувшись, чтобы сократить расстояние между нами.
— Домосеки и гомоседы, — ответил я, почувствовал, что что-то напутал, и рассмеялся.
— Поверить не могу, что тебя так зажевало после компота и пары затяжек, — покачал головой Анубис. — Думаю, тебе надо проспаться, — он приобнял меня за плечо, вселяя в меня свой оптимизм и уверенность, что я всё делаю правильно.
Когда я открыл свой левый глаз, солнце врывалось через немытое окно, лучи его скользнули по лицу, смеясь надо мной. Как может мир быть настолько прекрасен, когда я настолько отвратителен? Осмотревшись, я догадался, что нахожусь в квартире Анубиса, в его холостяцком гнезде и лежу на том самом диване, на котором он, помнится, пребывал в состоянии психической улитки, зато теперь я мог впасть здесь в долгую затяжную депрессию, но этого не случится, меня никто не будет бить по щекам, чтобы привести в чувства. С кухни доносился аромат жарящейся яичницы, она стрекотала на газу, подобно сверчкам в луговой траве. Есть хотелось неимоверно. Остро ощутимый голод моментально поставил меня на ноги. Я поднялся с дивана, уронив плед, поправил сползшие с зада джинсы, подошёл к зеркалу, наслаждаясь чернильно-чёрным человеком в отражении. «Не такой уж и пугающий вид», — подумал я, учитывая что физиономия, шея и руки успели загореть под городским солнцем. Татуировка на шее в форме перевёрнутого креста слегка потеряла контрастность на фоне загорелой кожи. Я вновь облачился в свой ассасинский капюшон и побрёл на кухню, ведомый аппетитным запахом. Сел за стол, наблюдал, как Анубис сгружает раскалённую яичницу на большую круглую тарелку. Я взял вилку в тот миг, когда ниппер прыгнул мне на колени, угодив своим длинным хвостом мне в рот. Я отплевался от меха и спихнул его с колен вниз. Он недовольно и обиженно запищал, бросившись наутёк.
— Ты злой опять, — подметил Анубис. — Твоя Соррел тебя не удовлетворяет что ли?— съязвил он, разрезая яичницу.
— Некому уже… удовлетворять… Не-ко-му, — по слогам ответил я, — как помнишь, она уехала.
— В Питер. Помню. Когда назад?
— Никогда, полагаю, — ответил я и запихнул кусок яичницы в рот, — у неё там какой-то хрен собачий. — Анубиса передёрнуло от очередного «собачьего хамства».— Говнюк какой-то дредастый. К нему и сбежала.
— И?
— Да я хуй знаю! — заорал я, едва прожевав и злясь, что он вытянул из меня больше, чем следовало. Да и вообще завёл эту тему вновь. Я не хотел ничего слышать ни о ней, ни обо мне. Откровенно — я рассчитывал пойти куда-нибудь и развлечься. Возможно, выпить или, как взаимоисключающее, курнуть, закинуться горсткой икры, забыться и не ворошить мысли.
— Что ты за друг такой, зануда?! Ты как баба, блин, напрягаешь своими бесконечными напоминаниями о том, что я должен решить какие-то проблемы. А я не хочу ничего решать!
— Да, — перебил меня Анубис, — ты хочешь снова надраться, прийти спать на моём диване, чтобы завтра вновь впасть в свой алкотрэш наркотрип.
— Мама, мать твою. Ты как мама… — я направил на него вилку, продолжая метать яростные взгляды и недовольство, и потрясал ею в воздухе маленькой квартирки.
— Я бы тоже от тебя ушёл, — обиженно подметил он, вытирая руки о фартук.
Я скривил бровь, молча смотря на него и представляя, как бы выглядели наши отношения. В уме ничего не родилось, ничто не всколыхнулось, кроме самоиронии.
— У тебя вроде другой предмет обожания, — колко подметил я и стал тщательно жевать, решив, что лучше занять свой рот едой. Прожевав кусок, я решился: — Я поеду за ней. Я найду её там и верну.
Спина Анубиса, колдующего у плиты, безмолвствовала, демонстрируя скептицизм.
— Неужели? — наконец проговорил он. — Похвально. Главное, к вечеру не забудь об этом.
Я доел яичницу и ушёл, не попрощавшись. С каких это пор он стал обо мне такого мнения? Или… дуальность моего мира окончательно надломила меня пополам? Как же мир без мечты? Мой мир без мечты? Без Героя? Как жив ещё этот мир без Мессии? И в чём же его миссия? Что если она невыполнима? Что если здесь нет места для меня, как нет места мечтам? Здесь нет места героизму. Это всё… ирреально, и… меня самого, возможно, не существует. Я уже никогда не стану прежним. Каждую секунду я меняюсь, исчезая в истории. Всё, что было, уже не имеет никакого значения, никакого смысла. Лишь Икра Святой Камбалы, опиум для народа, разрушающий разум, волю и чужие жизни, трансформирующий сознание будет безмятежно плавать в космическом пространстве, беспрерывно дрейфовать в мировом океане, пробуждая новых Героев, служащих неведомому. Цели не ясны, жертвы оправданы. И я среди тех, кто купился на эту «мечту», как ассасин под гашишем не знает боли, не чувствует страха, не видит опасности, бросается в неизведанное, готовый пожертвовать собой ради мифических райских кущ. Я подписал контракт, не узнав подробности, не прочитав до конца, как безграмотный, оставил душу в заклад, расписался кровью. Не выяснил. Я даже не помню эту Мечту, ради которой всё затевалось. Я бесповоротно запутался. Заблудился в пространствах, измерениях, реальностях, мыслях. И эта безумная страсть, эта дикая любовь сожгла меня изнутри. Я стал чистым пламенем, неконтролируемым, разрушительным и опасным для себя самого. Я приемлю лишь очистительное пламя. Я предпочитаю его холоду воды, её мутной успокаивающей энергии. Святая Мать, твоя икра уже не спасает мою душу. Она не поможет мне слезть с перевёрнутого креста. Твоё усыновление лишь отсрочило тот день, когда глаз Люцифера прорежет дыру в моём лбу. Как теперь ты спасёшь меня, Мать, если пламя проснулось во мне, когда оно бушует, рвётся на свободу? Огненная дева вошла в мою жизнь и пробудила его, растопила, расшвыряв угли в потушенном тобою костре. Святая Мать, ты погрузила меня в холодные воды своими безэмоциональными глазами, прописала мне пилюли, чтобы спасти меня от самого себя. Но я выработал иммунитет, толерантность к твоим «таблеткам». Тьма во мне кипит.
Я зашипел от боли, зажав перевёрнутый крест на шее. Он саднил и щипал. Я сплюнул на асфальт. Плевок плюхнулся, слюна зашипела, раскалив мостовую, густея и засыхая. Рано или поздно тёмное безумие должно было охватить меня. Началось, понял я…
========== Икра III. Освобождение. II ==========
Пустая платформа быстро заполнялась людьми. Я спрятался в тень от металлической конструкции, ожидая возможности попасть в поезд. Двери «Невского экспресса» с шипением разошлись в стороны. Проводник в униформе принял из моих рук билет и документы. Развернув паспорт, он внимательно рассматривал фотографию нахмуренного человека с пирсингом на лице, прочитал все данные, долго перелистывал страницы, неизвестно что ожидая найти. Затем вернул мне документы и пожелал «счастливого пути». Перешагивая через пропасть между краем платформы и ступенькой поезда, я почувствовал, как сильнее раскрылась пропасть внутри меня самого. Там в незримой глубине отворялись врата в преисподнюю. Узкая щель приоткрылась, раскололась тектонической породой, являя Видящему, как на самом дне этой Марианской впадины плещется лава, где-то там… в глубине моего «ядра». Я встряхнул гривой чёрных волос, желая, чтобы морок отпустил, и вошёл в ещё незаполненный людьми вагон, пробрался через него насквозь по узкому коридору вдоль окон и нашёл своё место, указанное в билете, возле клозета. Место было в углу у окна.