Я ему определённо не нравился. Хамство этой рыжей особи меня не сильно волновало. Рыжие в последнее время доставляли мне массу проблем. У них на меня имелся зуб, не знаю почему.
— Могу сделать тебе новую, — предложил я, игнорируя «свинские разговоры». Я снова выдвинул ящик буфета.
Он с грохотом подался вперёд. Из недр его пахнуло древесной старостью, похожей на запах пробок от бутылок с вином, смешанный с тонким ароматом лавровых листьев и базилика.
— Пассатижи есть? — спросил я.
Ля тут же убежала. Раздался душераздирающий звон тазов и стукающихся друг о друга трёхлитровых банок, задребезжали инструменты, и, кажется, звякнули спицы велосипеда. И вот передо мной уже стояла Ля, протягивая пассатижи на вытянутой руке, и улыбалась. Я согнул два зубца на вилке так, как она продемонстрировала пальцами. Теперь и эта простая вилка стала особенной. Было жаль лишь, что она, увы, не единственная в своём роде. Не первая. Ля забрала её и торжественно прицепила, деликатно подвесив к внутреннему механизму старых часов. Стрелки тут же двинулись, но, к моему удивлению, часы подводить Ля не стала, оставив всё, как есть.
— Ты куда сегодня? — праздно поинтересовалась она.
— По музеям пройдусь.
— Ооо! — пропела она. — Непременно начни с Эрмитажа. Там такие милые дворовые кошки. Настоящие дворянки! — восхитилась она, всплеснув руками.
Биня тут же пфыкнул, не разделяя её восторгов, и с энтузиазмом зарылся в сухую травяную подстилку. Ля что-то вспомнила, вздёрнула указательный палец и скрылась в другой комнате. За пару дней я уже успел привыкнуть к повадкам и эксцентричным выходкам данной особы. Выключил свистящий чайник, наполнявший кухню влажным раскалённым паром. Налил чаю, нашёл в хлебнице мягкий нарезной батон и сел за стол, когда она вбежала в кухню и щёлкнула кнопкой фотоаппарата. Вспышка на миг ослепила мою жующую физиономию, а раритетный Polaroid выплюнул фотографию, где уже отчётливо проступала моя перекошенная рожа. Ля схватила огромные ножницы, какими стригут заросших овец кабардинские пастухи, и вырезала из фотографии мой прямоугольный портрет по грудь. Тут же ловко вклеила в какую-то книжечку и написала что-то, выудила из ящика обеденного стола печать, дунула на неё, плюнула и громко стукнула, оставив в неведомой книжечке фиолетовый след из букв.
— Готово! — довольная собой, она протянула мне корочку цвета индиго.
Зажав бутерброд зубами, я отряхнул руки о джинсы и раскрыл свой новый студенческий билет. В нём красовался мой сиюминутный снимок, моё имя, фамилия, а числился я студентом первого курса очного отделения на факультете зороастрийской прикладной магии в санкт-петербургском университете мистических искусств имени Алистера Кроули. Я поперхнулся, но бутерброд из зубов не выпустил.
— У тебя будет льготный вход, — улыбнулась Ля, — совершенно бесплатный.
Потом она посмотрела на настенные часы, которые уже показывали семь с копейками, снова засуетилась, затараторила, что опаздывает на встречу с сестрой на вокзале.
После того, как Ля убежала по своим делам, я тоже неспешно спустился вниз по лестнице и широким прогулочным шагом отправился покорять культурные вершины. На мысли о вершинах меня навёл скульптурный орёл, громоздящийся над угловым балконом здания. Я всегда уделял внимание мелочам, следовал знакам, поэтому отправился к Исаакиевскому собору, собираясь воззреть на город с высоты птичьего полёта и выхватить зорким взглядом рыжее пятно волос в толпе туристов.
Солнце растекалось изумрудом по огромным статуям апостолов, резко законтрастировало фигуры на фронтонах. Я влился в людскую волну, спешащую подняться на колоннаду. Мелкими шажками проникнув внутрь, я начал активный подъём по винтовой лестнице. Она штопором входила в фундамент, и с каждым оборотом, мне казалось, что своим продвижением я ввинчиваю её глубже в землю. Я шёл вверх, подмечая цифры на ступеньках, которые, скорее всего, начертали для клаустрафобов-параноиков. Что ж, быть может, цифры помогали им, но не мне. Номера скакали подобно чертям, вход которым сюда был воспрещён. Апостолы не пускали их, охраняя священную вотчину. Но это не мешало цифрам перераспределяться в произвольном порядке. Я подумал, что если не буду смотреть на них и прибавлю шаг, то быстрее достигну заветной вышины. Я перешёл на лёгкий бег, но сбил дыхание. Сердце стучало неугомонно, а лестница эскалатором ехала вниз, а не вверх. Я остановился, чтобы перевести дух и, дабы не мешать остальным, отступил в нишу в стене, уставившись на постоянный поток людей. С понурыми отчуждёнными лицами они медленно и упорно поднимались, преодолевая пролёты. Возможно, так безгрешные движутся к далёкому Раю. С задумчивыми глазами коров они бредут, не зная усталости. Но мне высота не поддавалась, всячески отдаляя меня от цели. Я подумал об икре, которую не употреблял уже сутки. Неужели я не получил доступ из-за отсутствия терпкого вкуса во рту? Я отдышался и продолжил восхождение. Альпинист я неподготовленный — не было у меня ни специальной обуви — резиновые подошвы кед скользили по камню, опасно подталкивая к пропасти, — ни страховки, ни верёвки, ни креплений, ничего, — лишь упорное желание подняться и орлиным зрением интуиции охватить город. Цифры на ступеньках посходили с ума. Каждый шаг вперёд лишь отшвыривал меня на предыдущий пролёт к уже намозолившей глаза нише в стене. Она взывала к моей трусости, моля остаться в ней, отдышаться, постоять, спрятаться. Я проигнорировал её намёки, решив больше не зацикливаться на ступеньках и их номерах. Я выбрал из группы людей одного уверенно поднимающегося бодрого широкоплечего мужика с потной лысиной и решил идти след в след за ним. Его широкая спина загораживала мне обзор. Я впялил взгляд в его спину, направил все мысли в одну точку, на пересечение полосок на его рубахе. Он скалой неосознанно защищал меня, таща неудачника-альпиниста, пристёгнутого к себе метафизической верёвкой. Я понял, что достигаю цели, когда попал в узкий тёмный лаз. Ещё немного… И ветер рванулся ко мне соскучившейся любовницей. Он раздирал в клочья мою растянутую панковскую майку с узкими лямками, желая сбросить их с худых плечей. Он высушивал проступивший пот, раскидывал волосы по лицу, шаловливо целуя в сухие губы. Я сощурился и подошёл к огороженному краю. Мне бы хотелось спрыгнуть на зелёную от дождей крышу, пока апостолы стоят спиной и не видят. Хотелось нашкодить, как в школе, сделать всё по своей прихоти. Я едва справился с этой сиюминутной блажью.
Впереди до самого горизонта простирался город моей мечты. Город… такой, в котором мне хотелось остаться навсегда, разделить вместе с ним летние душные ночи, осеннюю меланхолию и слякоть, зимнюю сырость и морозы, весенний подъём уровня воды… или что там ещё может быть? Мне захотелось затеряться в его дворах, пройти через все его мосты, забраться на утомлённые крыши, проникнуться монументальным архитектурным эротизмом, сосчитать всех Афин в городе, зацеловать до смерти всех крашеных в сумасшедшие цвета питерчанок и познать на себе смысл фразы «In rain we trust».
Эйфория винтом вошла в меня, глубоко и плотно засев в межрёберном пространстве. Её не выдернешь, как гвоздь, не помогут даже плоскогубцы из квартиры Ля. Я медленно выдохнул, боясь выпустить из лёгких весь дурманящий воздух. Я был не против того, чтобы этот морок продолжался. Я двинулся по кругу внутри колоннады. Впереди маячил нефритовым цветом купол Казанского собора, красными и сиво-серыми пятнами крыш переливался городской пейзаж. Освещённая солнцем стена невдалеке сигнализировала надписью «БОГИ» и одновременно приглашала в Petro Palace Hotel. Вдалеке в порту склонили головы металлические жирафы. Я обязательно должен был увидеть море. Но это позже, а пока я подсчитывал иголки полосатых труб и наткнулся взглядом на стелу посреди Дворцовой площади. Вспомнил о напутствии Ля и решил отправиться отсюда прямиком в Зимний.
Во внутреннем дворе Зимнего дворца змеилась очередь. Я присоединился к ожидающим и за время получасового стояния успел заметить потомков котов-эрмитов, популярности их мог бы позавидовать любой мечтающий прославиться. Об этих котах ходят всевозможные слухи, их тиражируют на майках, кружках и значках, как достояние. Заметив, что я разглядываю его, один рыжий котяра хитро подмигнул мне. Подлец. Откуда-то из-за спины раздался знакомых смех, я обернулся, ища среди людей свою щавелевую деву. Очередная партия людей быстро проходила внутрь и среди них тонкая фигура в лёгком платье. Рыжие локоны скользнули и исчезли в дверном проёме в тот миг, когда я заметил её. Я порывисто шагнул на охранника, но он покачал головой, требуя, чтобы я дождался своей очереди. Кто-то позади тоже возмутился моей ретивости, бормоча недовольства под нос. Когда же следующая когорта посетителей, включая меня, была впущена, рыжеволосой девы в радиусе доступа не наблюдалось. Я выстоял ещё одну очередь, на сей раз в кассу. Получил бесплатный входной билет, как студиозус, и, сталкиваясь плечами, ногами и руками с жаждущей культурного катарсиса толпой, проник сквозь турникеты и металлоискатели на главную лестницу. Белое с золотом. «Алая дорожка специально для меня. Несомненно», — улыбнулся я уголком рта. Парадоксальное сочетание феерических помпезных красот с толчеёй и пропускной системой аэропорта сконфузили моё восприятие. Я двинулся к «началу просмотра», не теряя надежды найти скрывающуюся особу. Тут же попал в многолюдное общество, слился с китайской делегацией. Аккуратно лавируя между ними, прошёл дальше, пробежал временные экспозиции с особенно злыми и мнительными музейными надсмотрщицами. Я углублялся дальше по лабиринтам. Бесконечный коридор с гобеленами мильфлёр. Соррел смотрела на меня со шпалер, смеялась в обществе молодых охотников, играла с животными и убегала в цветущие кущи. Она вела, уводила меня всё дальше в лабиринт картин и интерьеров. Она смотрела на меня сверху вниз с потолочных росписей. Вот она в образе гарпии держит на хрупких плечах какой-то роскошный сосуд, вот она спряталась фарфоровой статуэткой за стеклом, вот она ест виноград из рук кучерявого пижона, вот она с обнажённой грудью сластолюбиво изогнула спину, направив легкомысленный взор на обнажённого юношу. Шлюшка. Вот она… томится в неге… одна, вьюны на голове её, смотрит в окно, раскинувшись на спине. И снова… распростёрлась на постели, запуталась в простынях, а мужская рука сдёргивает с неё алый покров, открывая посетителям наготу. Я узнавал её в скульптурах итальянского Возрождения. Вот двое обнажённых юношей несут её на плечах, запястья их касаются её коленей, руки — едва прикрытого бедра. Вот она с двумя юными девами, с нежностью обнимает их, подставляя лицо для робких поцелуев первой, откликается на лёгкие трепетные прикосновения второй. Что ты делаешь со мной, Соррел? What the hell are you doing? What the hell are you trying?