Хотелось есть, а дома наверняка мать готовит обед. Я потёр холодные руки, спешно сунув их в карманы куртки. Бряцнула мелочь в карманах. Вынув несколько шершавых бумажек, я лениво пересчитал деньги, вырученные в комиссионке за пару зарубежных дисков, которые я сдал пару недель назад и о которых, казалось, благополучно позабыл. Так, не желая гулять под накрапывающим дождиком, который внезапно припустил, я решил спуститься в метро. Сырой и прохладный воздух сменился душным и ватным. Гнилостное подземелье отражалось в пустых глазницах толпы, которая, толкаясь, медленно просачивалась на эскалатор. Я замедлил внутренние процессы, стараясь меньше и тише дышать, чтобы социальный тлен не проник в лёгкие. Пусть он осядет в носу, запутавшись в мелких волосках. Его потом легко вымыть струёй из-под крана.
Расфокусировав взор и, словно бы впав в кратковременный анабиоз, я съехал вниз на эскалаторе, прошёл на платформу, вошёл в раскрывшиеся передо мной двери подошедшего поезда. Яркий свет в вагоне нарушил мою внутреннюю медитацию. У противоположных дверей стоял крупный лесной клоп ростом с высокого человека. Клоп смешно скрестил две ноги, как балерина, готовая взмыть в прыжке, средняя пара ног безвольно болталась вдоль крупного туловища, а верхние конечности он скрестил на груди.
Поезд тронулся, меня шатнуло прямо на клопа. Верхняя пара его конечностей ловко остановила моё дальнейшее падение.
— Аккуратней… — проскрипел он, опираясь щитом ярко-зелёной спины о поручень.
— Спасибо, — процедил я, разглядывая его хитиновый панцирь, испещрённый рытвинами. — Вот почему пахнет лесной осенью… — задумчиво проговорил я себе под нос.
Но клоп расслышал мои слова и мистически проскрежетал, шевельнув усиками:
— Это всё альдегиды в секрете… они близки к феромонам… — он коснулся конечностью своего нагрудного щитка.
Я разглядел на его членистоногой конечности жидкость. И пока я размышлял над его словами, он шустро обмазал ею мою куртку, добавив лишь:
— Тебе пригодится сегодня…
— Феромоны… — загипнотизировано произнёс я, глядя в своё отражение в мутном стекле вагона.
Когда я очнулся от пространных размышлений, клоп уже вышел, а поезд начинал набирать скорость, входя в тоннель. Сердце замерло, обдав внутренности кипятком. Я почувствовал лёгкое волнение и уставился на маячащую перед глазами надпись «НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ». В темноте тоннеля за стеклом неслись мимо гусеницы проводов. От их мелькания начинала кружиться голова, и я сосредоточился на своём отражении. Лицо тонуло в тени от кепки, поверх которой был надвинут капюшон. Лицо казалось бледным из-за холодного света ламп.
Поезд начал тормозить, а я предвкушал появление платформы, желая быстрее выйти на свет, выдохнуть ватный воздух подземки, вдохнуть полной грудью. Толпа услужливо вынесла меня из вагона, потащила наверх, навстречу осеннему небу. Я достиг турникетов, когда сочное рыжее пятно кольнуло моё боковое зрение. Я невольно остановился, устремив взгляд к той, чью голову одарил поцелуй Иуды. Кто-то толкнул меня, выругавшись, но я замер, игнорируя скользяще-подталкивающие прикосновения.
Она сидела на подоконнике возле широкого стекла и растерянно смотрела в толпу, поджав ноги к подбородку и обхватив руками колени. На ней были свободные джинсы, зауженные книзу, и сиреневые гетры, слегка прикрывающие красные кеды; рыжие волосы лёгкими волнами падали на цветную куртку, лицо щедро обсыпали веснушки цвета октябрьских листьев и опавших каштанов.
Аккуратный острый подбородок она опустила на колени и отвернулась к окну.
Кто-то сильнее подтолкнул меня, я прошёл через турникет, выйдя на улицу.
Уйти? Так просто уйти? Нет. Я не мог, мне слишком сильно хотелось разглядеть её лицо. Я остановился у окна, силясь не смотреть прямиком на неё. Порывшись в карманах, выудил пачку сигарет, едва не выронив её на влажный асфальт, руки тряслись. Холодные неловкие пальцы с трудом вытянули сигарету из пачки. Ветер, бросающий в глаза мелкую дождевую взвесь, заглушал пламя зажигалки. Я заслонился капюшоном, наконец, прикурив. Но, когда я вновь посмотрел в окно, рыжая незнакомка пропала. Внутри что-то начало вскипать, заходясь пеной разочарования и волнения. Я вглядывался внутрь вестибюля, ища яркое пятно, буйную «Джинджер». Но тщетно. Я резко развернулся, готовый искать её среди потока выходящих из метро, но я не был готов увидеть её прямо перед собой. Она стояла передо мной, подняв взгляд шоколадно-коричневых глаз на меня. Плавным движением она вытянула провод с наушниками цвета лесного клопа из-под пышных волос.
— Прости, можно мне… сигарету? — неуверенно спросила она.
Я кивнул, протянув ей пачку. Тонкие девичьи пальчики вынули сигарету. Зажигалка в моих руках напрочь отказывалась воспламеняться. Я лишь бессильно щёлкал ею, она искрила, но не разгоралась.
— Чёрт… по-видимому сдохла, — просипел я, зажав зубами тлеющую сигарету. — Прикури от моей, — хитро улыбнулся я, наклоняясь. Она не испугалась, не отпрянула в неловкости, последовав моему предложению.
Затем мы оба выпрямились, выпуская дым в серое небо.
— Надеюсь, твой парень этого не видел, — усмехнулся я.
— Парень? — переспросила она, сведя брови на переносице.
— Я бы не стал опаздывать на его месте.
Она рассмеялась.
— Я никого не жду, если ты об этом. Просто… — она задумалась, — иногда где угодно лучше, чем дома…
— Бывает, — невнятно ответил я, разглядывая морщины на ботинках.
Она уйдёт. Докурит и уйдёт. Отправится в свой холодный дом. И я больше никогда её не увижу.
— Может… — начал я, — пойдём пожрём куда-нибудь? — я посмотрел ей в лицо.
Она молчала. Наверняка сомневалась, раздумывая над предложением.
— Просто если честно, я дико жрать хочу. Вообще я живу здесь неподалёку… — слова вырвались, и я подумал, что она тотчас откажется, — но можно посидеть ещё где-нибудь, если хочешь.
Она игриво искоса осмотрела меня, заглядывая под капюшон.
— Почему ты прячешь лицо? — вдруг спросила она.
— Не прячу. Просто холодно, — поведя плечами, ответил я, но ощущая её колебания, скинул капюшон, явив печальным улицам крашеные синие волосы, выбивающиеся из-под кепки. Потом импульсивно, снял и кепку, тряхнув головой. — Пожалуй, так тебе будет проще составить фоторобот.
— Как мне тебя звать? — улыбнулась она.
— Лука, — ответил я, водрузив кепку обратно на голову. — Моя мама готовит мировые супы.
— Ты считаешь, я могу довериться тебе? — лицо её на миг стало очень серьёзным.
— Ты можешь рассчитывать на мировой суп наверняка.
Я намеренно ушёл от скользкого вопроса, дав скользкий ответ. Я успел было пожалеть, что язык мой не выдал уверенный положительный ответ, но она согласилась.
— Хорошо, — сказала она, поправив лямку рюкзака на плече.
Мы перешли через дорогу, завернули на узкую улицу и прошли в тихий двор, где на кусте возле подъезда громко вопили всклокоченные воробьи.
Требовательный звонок. Мать открыла дверь, с интересом разглядывая незнакомку, которую я протолкнул в дверь перед собой.
— Привет, мам.
— Здравствуйте, — скромно проговорила моя рыжеволосая спутница.
И тут-то я и вспомнил, что так и не узнал её имени, не спросил, как мне её называть.
В квартире царил привычный дурдом. Из комнаты доносился гомон телевизора. Племянник катался по коридору на трёхколёсном велосипеде, громко изображая гоночную машину. Вкусно пахло едой и базиликом. Мать молча достала из шкафа тапочки для гостьи и удалилась в комнату, бросив через плечо:
— Суп на плите. Горячий ещё.
Она устала… Как же она устала. Я ощутил её утомление, оно слышалась в голосе, читалось в движениях. Я утомил её. Колючая досада проскребла по внутренностям. Но сейчас не время было впадать в меланхолию. Я провёл свою знакомую на кухню.
— Твоё имя. Ты не сказала мне… — промямлил я, орудуя половником.
— Зови меня Соррел.
— Ник? — переспросил я. — Какая-то героиня или персонаж?
— Щавель, — с улыбкой ответила она. — Мне так больше нравится, чем просто Рыжая.
— Ммм… недурственно, — хмыкнул я.