Пастор повышал и повышал тон своего голоса, а я вырывалась из его пальцев, но он крепко держал руками шарф. Я не могла пошевелиться, пока священник не закончил.
Затем голос матери повторил слова за преподобным, и Рози тоже вскоре повторила.
— Очисти мерзость. Выпусти грех. Смой отвратительную болезнь. Веди Нору праведным путём и прими её в твоей славе. Помоги матери любить ребёнка, совершившего злой поступок. Помоги Норе отвернуться от её темной натуры.
Затем шарф убрали, а рубашку сняли. Я повернулась к стене, готовая к тому, что должно было произойти.
— Ты должна очиститься от своего греха. Очищаясь от греха, ты должна чувствовать боль жертвы Христа, — мрачно произнёс преподобный Миллер.
Я почувствовала удар тростью. Ощутила кровь, стекающую по коже. Но больше я не плакала. И не кричала.
Я просто ждала, когда это закончится.
Боль не исцелит меня. Я уже здорова.
Моя мать дура.
Я уставилась в потолок, пытаясь очистить разум. Придя домой, я прошла в свою комнату и легла поперёк кровати на живот. Схема действий прочно укоренилась во мне. Несколько минут спустя я смазала антисептическим кремом открытые ранки, до которых сумела дотянуться. Затем смочила полотенце, неуклюже натянула его на спину, после чего снова улеглась лицом вниз.
Я пролежала в этой позе остаток вечера и всю ночь. Через несколько часов я смогла переодеться в пижаму и стала ждать, когда мать пойдёт спать. Только тогда я вышла на кухню, чтобы перекусить. Моя мать никогда не удосуживалась принести мне поесть. Она никогда не делала этого.
Перекусив, я вернулась в свою комнату в постель, постаравшись лечь на бок.
Мне не хотелось думать о преподобном Миллере. Не хотелось думать о его руках, прикасающихся к моему лицу. Я не хотела думать об острых вспышках боли, пронзающих мою спину всякий раз, когда я двигалась. И я определенно не хотела думать о воспалённом фанатизме матери, когда та молилась своему Богу, чтобы он сделал её дочь красивой. Медицина подвела её. Всё, что у неё осталось — ее Бог.
— Моя жизнь стала бы намного лучше, если бы ты ушла.
Мне не хотелось думать ни о руке матери, покоящейся на плече Рози, ни о прогулке до машины: я ковыляла за ними, едва переставляя ноги. И, конечно же, никто не комментировал красные пятна, окрасившие мою блузку.
— Нора.
Внезапное вторжение поразило меня, так глубоко я погрузилась в боль и свои мрачные мысли. Я села в кровати, покрывало сползло к талии. Я пошарила по прикроватной тумбочке, пока не нашла своя очки. Я одела их и быстро включила лампу.
— Что ты здесь делаешь? — спросила я, быстро прикрыв обнаженные участки кожи покрывалом.
Возле моей кровати стоял Брэдли. Лицо украшали новые порезы, в глазах полыхал огонь. Он снова подрался. Не говоря уже о запёкшейся крови и рассечённой губе. Я игнорировала это, пока парень игнорировал мои недостатки.
— Сегодня четверг, — сообщил Брэдли, и я кивнула. Он всегда приходил. В его приходе я могла не сомневаться.
Больше я ничего не сказала. Молча подвинулась, освобождая ему место в своей кровати. Брэдли сбросил туфли и тихо, очень тихо, лёг поверх одеяла.
Моя кровать была ему мала. Как и моя комната. И мое пространство. Он вобрал в себя весь кислород, и мне стало трудно дышать.
Он доминировал.
Он обладал.
Он удерживал меня в плену своего неусыпного внимания.
Не говоря ни слова, Брэдли потянул подол футболки вверх, и я почувствовала лёгкие прикосновения к ранам на спине. Там были свежие раны, и уже давно зажившие. Я услышала его резкий вдох.
— Выглядит ужасней, чем на самом деле, — солгала я, пытаясь утихомирить его ярость.
Я всегда с ненавистью отмечала, как сильно влияли на Брэдли действия моей матери.
Брэдли сжал руки в кулаки, и я, вздрогнув, натянула рубашку и отодвинулась. Подальше от него и его всеобъемлющего гнева.
— Ты должна покинуть этот дом! Ты должна уйти!
Я потрясла головой. Всегда один и тот же спор.
Я не была бунтаркой. Не была импульсивной.
Хоть я и совершеннолетняя, и технически могу принимать решения самостоятельно, я чувствовала себя прикованной к этому дому. К этой жизни. Не имело значения, как сильно я все это ненавидела.
Я связана с матерью, которая никогда не будет любить меня по причинам, которые она никогда не сможет объяснить.
Я была и всегда буду в ловушке.
Я никогда, никогда не уйду.
Брэдли знал об этом.