«Я, пожалуй, вряд ли способен на что-нибудь еще», — сказал он, и в голосе его не было сожаления. «Был механиком, сварщиком, разбирал трактора; если я остаюсь в одном месте надолго, у меня начинаются неприятности. Поэтому я отремонтировал самолет и теперь тоже занялся этим бизнесом — летать по стране и катать фермеров».
«Слушай, а какие модели тракторов ты разбирал, а?» — я сам еще с детства с ума схожу от дизельных тракторов.
«Д-8» и «Д-9». Но это было недолго, в Огайо".
«Д-9»! Те, что размером с дом! С двойным редуктором на первой передаче, а они правда могут сдвинуть гору?"
«Чтобы двигать горы есть способы и получше», — сказал он с улыбкой, которая длилась лишь мгновенье.
Я оперся спиной о нижнее крыло его самолета и целую минуту рассматривал его. Игра света… на него было трудно смотреть вблизи. Как будто вокруг его головы мерцал свет, какое-то смутное серебристое сияние.
«Что-то не так?» — спросил он.
«А какие неприятности у тебя начинаются?»
«Да так, ерунда. Просто сейчас мне нравится скитаться, также как и тебе».
Я взял свой сэндвич и обошел вокруг его самолета. Он был выпуска 1928 или 1929 года, но на нем не было ни единой царапины. Заводы не выпускают таких новеньких самолетов как этот, стоявший в поле, среди скошенной травы. На его боках было по меньшей мере двадцать слоев лака, втертого рукой, а краска отражала солнце, словно на фюзеляж было туго натянуто зеркало. «Дон» — выписано золотыми готическими буквами чуть ниже его кабины, а на регистрационной карточке, укрепленной на летном планшете «Д.В. Шимода». Приборы были совершенно новыми, настоящие летные приборы того самого 1928 года. Искусно вырезанные из дуба ручка управления и руль высоты, регулятор качества и количества топливной смеси, а слева — ручка установки опережения зажигания. Теперь уже не встретишь ручки опережения зажигания даже на самых лучших отреставрированных старых самолетах. Нигде ни царапинки, на материале обтяжки фюзеляжа ни одной заплаты, ни одного масляного подтека на двигателе. На полу кабины ни единой соломинки, как будто самолет и не летал вовсе, а просто взял и материализовался тут же прямо на месте, провалившись в дырку размером в полстолетия. Я почувствовал неприятный холодок между лопаток. «И долго ты уже катаешь фермеров?» — спросил я его, глядя на самолет.
«Около месяца, вот уже пять недель».
Он обманывал. За пять недель полетов над полями, как ни крути, но твой самолет будет весь в пыли и масле, и наверняка в кабине на полу окажется хоть одна соломинка. Но эта машина… На ветровом щитке нет следов от масла, на кромках крыльев и хвоста нет пятен от травы, а на пропеллере — разбитой мошкары. Такого просто не может быть с самолетом, летающим летом в Иллинойсе. Я внимательно изучал «Трэвэл Эйр» еще с пять минут, а затем вернулся и уселся в солому под крылом, лицом к пилоту. Я не испытывал страха, мне по-прежнему нравился этот парень, но что-то тут было не так.
«Почему ты говоришь мне неправду?»
«Я сказал тебе правду, Ричард», — ответил он. На моем самолете тоже написано имя владельца.
«Приятель, можно ли возить пассажиров целый месяц и совсем не запылить, или не запачкать маслом свой самолет? Не наложить хоть одну заплатку на материал? Не засыпать пол соломой?»
В ответ он спокойно улыбнулся. «Есть вещи, которых ты не знаешь».
В этот момент он показался мне пришельцем с далекой планеты. Я поверил ему, но никак не мог найти объяснение тому, каким образом его сияющий аэроплан оказался на этом кукурузном поле.
«Это верно. Но наступит день, когда я их узнаю. И тогда, Дональд, ты можешь забрать мой самолет, потому что для того, чтобы летать, он мне уже не понадобится».
Он посмотрел на меня с интересом и поднял свои смоляные брови. «Да ну? Расскажи».
Я обрадовался. Мою теорию готовы выслушать!
«Люди долго не могли летать, сдается мне, потому что они были уверены, что это невозможно, и именно поэтому они не знали первого простого принципа аэродинамики. Мне хочется верить, что есть и другой принцип: нам не нужны самолеты чтобы летать… или проходить сквозь стены, или побывать на других планетах. Мы можем научиться тому, как это делать без машин. Если мы захотим».