Я пожала плечами.
– Ты знаешь, да. Иначе я вряд ли была бы здесь.
– Интересно тогда, почему здесь я... Я ведь вовсе не апологет шаткой стабильности. Наверно, мне просто нравятся здешние места.
– И возможность прозябать с чистой совестью...
– О, ну в этом я никогда себе не отказывала, – возразила Верка.
– Тебе не скучно тут?
– Пока нет. А тебе?
– Конечно же, нет, – безапелляционно отреклась я.
И мне действительно не скучно. «Отвертка» идет под грибы хорошо, и мы заказываем еще, Веркины глаза влажно блестят в сумеречном свете ламп эконом-класса – это местечко вовсе не из элитных, а нам нравится; я рассказываю о своей работе.
У меня не очень-то интересная работа – я пишу о том, как прорвало трубы в девятом микрорайоне и что думает по этому поводу администрация, что в тридцать второй школе затеян капитальный ремонт, а собак с городской свалки больше не отстреливают – это не очень интересная работа, правда, но она прекрасно заполняет день и с ее помощью тоже можно зарабатывать деньги.
Верка слушает внимательно, по минимуму отпуская язвительные комментарии – обойдись она вовсе без них и это была бы не Верка, – нести безответственную чепуху легко и приятно; мы пьем за стабильность, мою работу и берем еще; Верка благостно кивает официанту, и сквозь полный резкой смеси бокал ее еврейско-польское лицо кажется неимоверно искаженной копией морды Сфинкса: нос расплющивается, как будто его совсем нет, и глаза приобретают равнодушное и почти бессмысленное выражение, хотя мы ведь выпили еще совсем мало...
Наконец я выговариваюсь, и в воздухе виснет молчание, смешиваясь с сигаретным дымом, оно густеет, становится плотным, тяжелым до невыносимости, и в порядке светской беседы Верка задает мне вопрос о Павле – ведь этого же не может быть, чтобы две подруги при встрече не потрепались о мужиках, диетах и тряпках...
Веркину личную жизнь мы не обсуждаем – она слишком хаотична, непоследовательна и с трудом поддается разумному анализу, даже я не знаю имен всех ее ухажеров и порой сомневаюсь: а помнит ли их она сама?
– С Павлом все по-прежнему, – тоскливо, но честно отчитываюсь я. – То есть никак...
– Одного я не понимаю, – хмыкает подруга, – что ты с ним возишься, если он тебе по барабану...
Я угрюмо молчу: крыть нечем.
Павел – это совсем особенная лав стори.
А если задуматься, то никакая не лав да и, пожалуй, не стори, а моя дурацкая глупость, нерешительность и, наверное, в какой-то степени, боязнь одиночества: я еще не говорила, какой я параноик в глубине души? Так вот, говорю... Отдых в свободное от работы время. Бесплатная физкультура по вечерам.
Мда, такому цинизму, наверное, и Верка позавидовала бы.
Ей в этом отношении всегда было проще: она была куда более уверенной в себе да и, наверно, просто раскрепощенной.
...Это был самый обычный вечер, вечер, когда мы (вернее, в основном я) оправдывали все свои неудачи, все свое нытье, апатию и лень «объективными обстоятельствами» и топили в алкоголе «неразрешимые противоречия» – как ни странно, после пары бокалов они оказывались вполне разрешимыми, и думалось даже, что не сегодня-завтра все изменится, я найду выход из безвыходного положения, перестану жаловаться и начну действовать, возможно, даже уеду из Города, оставив опустевшую квартиру и воспоминания (но это был самый сомнительный пункт, просто любой прорыв ассоциировался с переездом), и смогу быть настолько сильной и умной, чтобы одним махом порвать с Павлом и не мучиться угрызениями совести.
Комплекс неудачника? С чего бы?
Впрочем, я-то знала, с чего. Были в моей жизни такие Ватерлоо, после которых только и оставалось, что бултыхаться с бокалом дешевого спиртного в бездонном омуте Неразрешимых Противоречий, презирая себя, а заодно и весь окружающий мир.
Я никуда не уеду.
Хотя бы потому что уезжать не хочу.
Я однажды уже поменяла кардинально место жительства – Город был моей тихой гаванью, уютной пристанью среди бурь, как ему это по своей сущности и положено.
Эта шаткая стабильность была моей мечтой, шепотом самой себе рассказанной сказкой.