Теперь надо было помочь Роберту добраться до спасательного модуля, чтобы он подготовил его к вылету и ждал их. А самому спасти Ольгу от огнедышащих тварей. Александр подобрал армейский аннигилятор и вошел в дверь. На дне голубой сферической комнаты из мембраны торчал он сам из двухдневного прошлого. А над ним сокрушался от бессилия растерянный Роберт.
— Ну здравствуйте, коллеги! — бодро произнес Александр.
Глава 14. 1945 год
1
— Вы верите в Бога, доктор Оппенгеймер? — спросил Понс.
— Увольте от подобных вопросов, мистер Понс, — поморщился Оппенгеймер.
— И все же, — не сдавался генерал.
Оппенгеймер укоризненно посмотрел на Понса.
— Смотря что вы хотите услышать?
— Правду, только правду и ничего кроме правды, — рассмеялся Понс, изобразив патетику театрального судьи.
Оппенгеймер криво усмехнулся.
К столику подошла официантка в белоснежном фартуке. На маленьком подносе стояли два бокала белого вина. Она поставила их на столик и улыбнулась Оппенгеймеру. Из окна ресторана Грея открывался красивый вид на институтский парк. Ветвистые дубы, ухоженные аллеи, удобные скамейки выстроенные в ряд. Сквозь зелень парковых деревьев проглядывалось здание института. Казалось, он прожил здесь всю жизнь.
— Вы меня слышите, доктор? — донесся до него голос Понса.
Лицо генерала приобрело четкость.
— Надо остановить безумие наших военных, — сказал Оппенгеймер.
— Вы с ума сошли! — поднял брови Понс.
— Знаете, что мне вчера сказал Гровс? — зло зашипел Оппенгеймер, придвинувшись к Понсу.
— И знать не хочу, — отмахнулся генерал. — Вы не о том думаете. На завтрашнем заседании необходимо обосновать выбор городов.
— Я должен подписать смертный приговор невинным людям?! — повысил голос Оппенгеймер. Бокал вина в его руках слегка дрожал. — Вы просто ничего не понимаете! В течение нескольких секунд погибнет больше ста тысяч людей! И столько же умрет в следующие тридцать лет!
— Они все погибли за четыреста лет до вашего рождения, — спокойно ответил Понс. — И говорите, пожалуйста, потише, доктор, на нас смотрят.
Оппенгеймер затравлено оглянулся. У барной стойки тихо беседовали давешняя официантка и Грей. Оба мило улыбнулись Оппенгеймеру.
— Я догадываюсь, к чему вы клоните. Какие могут быть угрызения совести у безбожника? — он горько усмехнулся. — Библия написана две тысячи лет назад для рабов. Необразованных людей замордованных до скотского состояния страшной жизнью. Требовались обряды, доносящие гуманистические идеи через библейские каноны. Я не могу верить в Бога так же, как неграмотный оборванец. Нельзя путать веру в Бога с институтом веры, с церковью. Ее обрядами, догмами, некоторыми взглядами, которые противоречат человеческой природе. Сама история церкви порой настолько ужасна, что многих интеллектуалов оттолкнуло от нее. За дымом средневековых костров исчезли фундаментальные понятия — добро, милосердие, терпение, снисхождение. А вопли несчастных жертв церкви заглушили последующие нравоучения.
— Вы сгущаете краски, доктор Оппенгеймер. Не ожидал от вас такой эмоциональности. Разумеется, есть достойные аргументы против вашей проповеди, но у нас нет времени на теологическую дискуссию.
— Я понимаю, — согласился Оппенгеймер. — Да, я верю в Бога, но в том смысле, что события и поступки предопределяются Богом, а нам он оставляет иллюзию выбора. Этакий вариант фатализма.
— Очень хорошо, — обрадовался Понс, — Значит, атомные бомбы, сброшенные в августе сорок пятого, свершившийся факт предопределенный Богом. Так что, уважаемый мистер фаталист, не будем гневить судьбу. Ваше решение давно предопределено.
Оппенгеймер долго смотрел на руки, сцепленные на столе.
— Я убежден, мистер Понс, — наконец сказал он, — что общество и История должны прощать талантливым людям, а тем более гениям, больше, чем остальным. Это спорный недемократичный тезис, но отношение общества к гениям и к простым людям не должно быть одинаково даже в правовом смысле. Другими словами, если простой человек и гений украдут булку — первого надо наказать, а второго — нет. Нельзя перечеркнуть все добро сделанное гением и приравнять его к бесполезной бездарности на радость улюлюкающей толпе, называя это демократией.
Но я не гений, а вы предлагаете не булку украсть. Вы хотите выдать индульгенцию, которую когда-то мог купить любой бродяга. Клочок бумаги с подписью епископа. А чья подпись будет стоять на вашей индульгенции, мистер Понс. Самого Господа Бога?!