Они вскарабкались по крутой и обледеневшей лестнице на холм. Отсюда уже было рукой подать до ребристого школьного забора. Кир обернулся к детям.
– Ну все, вперед! – бодро скомандовал он, поцеловал обоих и остался смотреть, как два закутанных колобка с коробка́ми ранцев за спинами семенят в сторону дверей.
На полпути мальчик обернулся и помахал ему рукой. Кир махнул в ответ. Вскоре дети исчезли из вида. Кир постоял еще немного, словно ожидая чего-то, посмотрел в светлеющее небо и вздохнул.
Много лет назад он был одним из тех, кто отправился в Армению на северо-западный склон великолепной сдвоенной горы кайнозойского базальта. Как завороженный, Кир смотрел из окна гостиничного номера на вершины Арарата, покрытые вечными снегами, и думал, что если в жизни есть место такому чуду, как этот снег, то почему бы не быть и другому. Слухи, расчеты и несколько снимков со спутника, вроде подтверждали, что все сходится – размер и место…
Полупрофессиональной экспедиции так и не удалось добиться разрешения на восхождение. Араратскую аномалию поглотила аномалия бюрократических законов. Ною следовало бы высадиться точнее, а он причалил к земле, которая спустя тысячелетия стала нейтральной полосой советско-турецкой границы. Ворота в прошлое захлопнулись, так и не приоткрывшись. Ковчег или то, что напоминало его, застрял на высоте двух тысяч метров в пространстве, которого словно не существовало. Кир вернулся ни с чем. Постепенно жизнь наладилась и вошла в привычную колею, но сожаление о потерянной мечте было мучительным.
– Эй, Кирилл Александрович! – веселый окрик донесся с другой стороны улицы.
Кир обернулся. Широко улыбаясь и строя глазки обозленным водителям, через дорогу перебирался Семка Альцгеймер, веселый бомж с Таганской кольцевой. Кир, выходя из метро, часто останавливался поболтать с ним, поделиться деньгами, сигаретами, пару раз они даже закусывали в кафе-стоячке, беседуя о жизни и заглушая то ли водкой сомнительный душок пельменей, то ли пельменями сивушные водочные масла.
– Пошли к нам, горяченького примем, Кирилл Александрович! – Семка высадился на тротуаре и с радостью приветствовал Кира.
Тот посмотрел на довольную, битую и пропитую физиономию бомжа и махнул рукой. Дома его ждал отчаянный летящий Демон Врубеля, но Кир вместе с Семкой уже свернули за угол школьного здания, прошлись чахлым сквером, спустились по переулку вниз и вскоре встали перед обшарпанной дверью. Там они потоптались, стряхивая снег с ботинок, и шагнули в полуподвальное помещение.
Это был бомжатский кабак, место, известное только избранным, своего рода клубное заведение. Для того чтобы нанести его на карту, потребовалось бы эту карту изобрести. «Занятный получился бы путеводитель “Москва, которую вы никогда не узнаете” или “Не лезь куда не просят!”», – думал Кир, в который раз обводя взглядом помещение причудливой формы, с низкими сводами, изъеденными «псориазом асбеста». Несколько люминесцентных колб, кое-как притороченных к стенам, освещали копошащуюся начинку, людскую массу, заполнявшую эту дыру. Кир приветственно кивнул сидящему в дверях вышибале и вместе с Семкой подошел к стойке. (Она и вправду здесь была – полукруг голой кирпичной кладки, явно какой-то незаконченной конструкции), заказал какао «Золотой ярлык» себе, водочки с колбаской своему спутнику и, сжимая озябшими ладонями горячий стакан, уселся на свободное место у стены. Семка, вежливо и с достоинством поблагодарив за подношение, исчез в толпе. Кир осмотрелся.
Когда-то этот подвал занимал экспериментальный театр. Здесь ставили модные спектакли о современной жизни, осмысляя каждый чих, каждую случайную мыслишку рядового студента или скромного служащего. Только продолжалось это недолго. Зритель не шел смотреть на самого себя, скучного и привычного до слез, в своих вечно потрепанных джинсах и дешевых пиджачках, и, как ни старалась труппа во главе с бесноватым режиссером, революции умов на ровном месте не получалось. Шекспир, Мольер и Чехов сдержано улыбались со своих портретов: они опять выиграли, даже не вступив в сражение.
Театр вскоре прогорел, режиссер с тем же неистовством занялся поставками сосисок в продуктовые магазины центрального округа, а в подвал наконец спустилась настоящая жизнь. Кир назвал это место «Кафе чудес». На его глазах калеки и уроды, стекавшиеся со всех окрестных папертей и перекрестков, чудесным образом исцелялись, едва миновав входную дверь и спустившись по неширокой лестнице в зал. Хромые откладывали свои костыли, слепые снимали повязки, порой даже безрукие и безногие, отстегнув свои обрубки, усаживались за столы, разминая целехонькие затекшие конечности. Здесь все были свои. Кто-то спорил, кто-то спал, кто-то считал выручку, кто-то жаловался на жизнь, а кто-то молча смотрел на дно стакана, словно желая разглядеть там свое будущее.
Кир удостоился чести попасть в круг избранных несколько лет назад. Однажды ночью он заметил на дороге избитого мужчину, подобрал его и доволок до травмпункта. Когда вместе с врачами они раздевали несчастного, обратили внимание на то, что под поношенной и грязной одеждой было надето чистое белье, а тело, хоть и избитое и поломанное, было белым и ухоженным.
– Может, это и не бомж вовсе? – предположил медбрат.
Но Валерий Владимирович был самым настоящим профессиональным бомжом. Более того, главным бомжом района. Кир спас не просто бродягу, он спас шишку, и в благодарность для него открылись двери в параллельный мир. Неизвестных отморозков, чуть ли не до смерти избивших Валерия Владимировича, так и не нашли.
– Трудно жить стало, – жаловался Киру в «Кафе чудес» этот бывший климатолог, – только наладишь систему, обязательно появляется что-то новое. Вот, скажем, сейчас хорошие времена: менты притихли, наших не бьют, с точек не гоняют, с магазинами договоры о просроченных продуктах действуют, церковь шмотками делится, так на тебе – появились какие-то придурки, ни за что, ни про что нападают по ночам из-за угла и молотят так, как будто за идею стараются. Уже троих наших мертвыми нашли. Двоих у вокзала подобрали, а третий вообще посреди Садового кольца лежал. Его какая-то девчонка нашла. Ночью вышла с собакой, заметила человека на дороге, вызвала ментов, «скорую», а когда узнала, что помер, все плакала, успокоиться не могла. – Валерий Владимирович вздохнул. – Вроде столько всего видел в этой жизни, а все равно не понимаю, отчего при прочих равных один – подонок, а другой – нормальный человек? Вот ты знаешь, Кирилл Александрович?
Кир сочувственно сопел, понимая, что поставленный вопрос не требует ответа, и вновь погружался в свои мысли, присматриваясь к копошащемуся в бывших театральных стенах сообществу неучтенных граждан, выживающих своими силами, часто вопреки всем законам так называемой цивилизации. Он скрывался в этом театре теней, как в спасительной расщелине, и чувствовал себя здесь спокойно и защищенно. Пил кофе, рассматривал завсегдатаев и думал о жизни.
Сегодняшние разговоры с детьми напомнили ему о том походе за ковчегом. Только спустя годы Кир понял, зачем на самом деле его понесло к подножьям великой горы. Несмотря на рассказы родителей о добром и справедливом боженьке, Кир так и не проникся в детстве естественным религиозным чувством. Прошло время, и однажды он проснулся среди ночи, обожженный мыслью о неизбежности конца. Испуг был настолько нешуточным, что Кир заработал первую в жизни депрессию, шатаясь по улицам города, словно по коридорам заброшенного лабиринта, и изводя себя вопросами, на которые у него не было ответов. Он сходил к психотерапевту – тот был гештальтиком и быстро заморочил Киру голову разговорами о том, что нельзя бояться вообще и тем более нельзя бояться несуществующего. Кир пожал плечами – это самое несуществующее и стало его наваждением. Он пошел к священнику: тот оказался человеком недалеким и с порога принялся стращать Кира геенной огненной и наказаниями за безволие души. Сбежав от него, Кир неделю провел дома, листая Библию и попивая водку. Первый запой привел к пищевому отравлению и пониманию того, что он не продвинулся вперед ни на шаг. Библия оказалась сборником шифровок, оформленных в виде прекрасных или страшных сказок, которые, к сожалению, ничего не дали Киру. Он был слеп, и никакие очки в мире не могли позволить ему разглядеть собственное отражение в темноте.