И тогда, устав бороться с химерами, он потребовал чуда. «Хорошо, – думал Кир, – люди верят. Во всем мире. В Бога, в Будду, в бессмертие и хороший урожай. Предположим, они не зомби. Предположим, наша цивилизация – не сырьевая база на краю вселенной, запрограммированная размножаться и попутно по недосмотру заразившаяся феноменом самосознания. Допустим, последний вздох не выбрасывает нас в небытие, и Христос действительно спас наши души. О'кей! Одно неопровержимое доказательство, и я верю, что спасен. Своими глазами увижу огрызок копья, обрывок плащаницы, доску из борта ковчега, прозревшего слепого, воскресшего мертвого – поверю хоть во что-то». Кир и тогда подозревал, что таких ультиматумов высшим силам не выставляют, но искушение было слишком велико, как и надежда на нечаянную радость…
– А Люська, я тебе скажу, – просто стервь, – отвлек его от воспоминаний громкий шепот слева.
Кир вытянул шею. Ну, конечно, Мишка Енисей с подбитым – очевидно, той самой Люськой, глазом в очередной раз доказывал молодому товарищу, какая все-таки падаль его бывшая жена. Кир слышал эту историю много раз. Здесь часто недобрым словом поминали всех тех, кто вышвырнул их в новый мир. Эти вымышленные и вполне реальные демоны и на расстоянии не оставляли своих подопечных.
Вспомнив о демонах, Кир посмотрел на часы. Пора! Отставил пустой стакан, поднялся, осмотрелся в тщетных поисках Семки и направился к выходу.
– Не понимаю, – зашипел кто-то ему в спину, – он-то чего к нам таскается? У него, вроде, все в порядке: дом есть, семья какая-никакая. Ест, пьет наше. Место, вон, себе завел.
– Да уймись ты, Лысый, – застыдили его в ответ, – отстань от человека. Не объест тебя, не волнуйся. Ходит и ходит. Значит, надо ему. А про то, кто сегодня в порядке, сам черт не разберет. Иной раз семья, знаешь, – тоже не повод для веселья. Подвинься лучше, а то, ишь, развалился на всю лавку…
Бомжи зашевелились переругиваясь, а Кир вышел на улицу. Как всегда после посещения «Кафе чудес» он чувствовал себя отдохнувшим и спокойным. Осмотрев суетящихся на поверхности земли пешеходов, он усмехнулся, поправил шарф, шагнул в толпу и растворился в ней.
Наступил полдень. Игнат теперь без часов свободно ориентировался во времени суток. Примерно до середины дня его организм страдал, и только мысли о холодном пиве поддерживали в нем жизненные силы. В обед похмельная волна отступала, и просыпался интерес к тому, чего бы такого снова выпить. Что в этом дуэте душевной боли и алкогольной зависимости было ведущим, а что ведомым, Игнат уже и сам не понимал. Реки выпитого сливались в огромную Хуанхэ, тошнотворно вонявшую этиловым спиртом, и Игнат чувствовал, что уже давно оступился, шагнул с твердого берега в засасывающий жадный ил, и крушение его судьбы – всего лишь вопрос времени.
Итак, приближался час обеденного перерыва, когда в дверь постучали. Игнат втянул голову в плечи и затих. Маленький испуганный человечек спрятался на дне своего большого, светлого и пустого кабинета. Многократно уменьшенный, он во всех подробностях отражался в обсидиановом экране укрепленного на стене выключенного телевизора. Все было неподвижно, и только за окном плотной серой штриховкой сыпал снег. От этого казалось, что кабинет, подобно лифту, медленно поднимается куда-то вверх…
В тишине раздался голос помощницы Игната.
– Игнат Андреевич, – как-то по-домашнему позвала она, – вы где?
– Здесь, – тоже тихо отозвался Игнат.
– К вам тут это… пришли, – в недоумении осматривая пустые углы, прошептала Рая.
– Кто?
– Иван Сергеевич…
– Рая, ну что за церемонии в самом деле? – в голосе начальника звякнули знакомые раздраженные нотки, и помощница, словно очнувшись, кивнула и исчезла за дверью.
Игнат прикрыл глаза. Тоже мне, «Иван Сергеевич»… Он знал Ивана всю жизнь. Их родители жили по соседству, дружили, часто ходили в гости показать друг другу своих розовощеких младенцев и поговорить о политике.
Позже, уже встав на ноги, Иван с Игнатом, подобно молодым самцам в стае, принялись выяснять, кто из них самый сильный, смелый, ловкий. Способов определиться с этими качествами было предостаточно, но они всегда выбирали проверенный – мордобой. Не помогало ничего: ни уговоры, ни слезы, ни наказания. Детьми, подростками и юношами Игнат с Иваном метелили и мутузили друг друга по поводу и без. Хорошенько подрались накануне вступительного экзамена в институт и наутро, пугая преподавателей синяками, кровоподтеками и незрелыми суждениями о жизни, оба с треском провалили экзамен. Отметили это достижение в кабаке и вышли оттуда лучшими друзьями.
Коротая время до нового штурма институтских стен, они на пару провернули несколько довольно рискованных, но прибыльных афер, одну – с перепродажей икон, другую – со спекуляцией кур с пригородной птицефабрики. У Игната от тех времен осталось воспоминание об ощущении бушующего в крови адреналина и непреходящего счастья. Несколько лет слились в один бесконечный прекрасный день. Ему казалось, что они тогда почти не спали. Он вздохнул. Теперь он не мог отделаться от мысли о том, что вся его жизнь проходит как во сне.
– Игнат, ты где? – как будто издалека раздался голос друга, вошедшего в кабинет.
Игнат вздохнул. И правда, где он теперь?..
Как-то раз, в тот самый период торговли иконами, они с Иваном заночевали в деревенской избушке. Незадолго до этого хозяйка-старушка преставилась, и они, вовремя оказавшись в нужном месте в нужный час, как стервятники, караулили свою добычу и ждали попутку, чтобы с утра убраться из глухого села. За бревенчатыми стенами старого дома выли то ли собаки, то ли волки, то ли болотные твари. В печи гудели души мертвых, и ветер бился в обколотые стеклышки столетних окон. Обстановка была настолько гнетущей, что даже их, молодых сволочей, проняло. Они отвернули ликами к стене печально смотревших на них святых, достали парочку приправленных гашишем сигарет, кое-как устроились на полу и заговорили об эскапизме и ответственности. О том, как велико бывает желание все бросить и исчезнуть. Уехать, разложив все необходимое по карманам, сесть на самолет и сойти с него на другом конце света, как в другой жизни. Оборвать все связи, остаться один на один с собой и подчинить воле свои воспоминания и чувства. Но нельзя! Не имеет права настоящий человек на бегство. Ведь побег – это беспомощное преступление. Да, жить тяжело, но надо держаться или хотя бы делать вид, что ты держишься, для себя, для своих родных и близких, для чистоты своей души в конце концов… Устав от бесконечных разглагольствований, Игнат вдруг увидел вместо входной двери звездное небо и зеленого человечка размером с табуретку и заснул со страху.
Когда несколько лет спустя он встретил Ингу, влюбился и решил жениться, Иван пропал. Исчез, словно по проговоренному в той избушке сценарию, никого не предупредив, не оставив ни сообщения на автоответчике, ни записки на холодильнике. Игнату тогда было ни до чего, и он не успел даже забеспокоиться, вскоре Иван объявился – бледный, худой, молчаливый, собранный. С ледяными глазами и улыбкой, похожей на оскал. О причинах своего отсутствия он никогда не говорил…
– Господи, Игнат, ну ты чего в самом деле?
Иван встал над лежащим на полу Игнатом. Долговязый, худощавый, с вечно растрепанной шевелюрой и немного рассеянным взглядом, Иван располагал и настораживал одновременно. При всей его внешней бесхитростности, казалось, что-то неспокойное проступает в острых и нервных чертах.