Он содрал с карамельки обертку и, скомкав, бросил на стол бумажку.
– А что обертка без конфеты? Ничто. Мусор! – Игнат сунул карамельку в рот и с отвращением захрустел ею. – Так и я. Пока все было на местах, чувствовал, я человек. Ушла жена, так из меня словно всю начинку вынули. И что осталось? Фантик! Бумажка!
Взгляд Игната блуждал, голова безвольно болталась на обмякшей шее. Он вспомнил игрушечную собачку из серванта в родительском доме, ее голова была прикреплена к туловищу с помощью пружины, и, когда собачку щелкали по носу, она начинала беспорядочно кивать во все стороны. Мысль об игрушке неожиданно развеселила Игната, он усмехнулся, но вскоре опять помрачнел.
– Я-то все жалел ее, думал: «Вот, бедняжка, мать умерла, отец странный какой-то. Молчит, смотрит, глаза черные мутные, сам крупный, а что у него внутри делается – и черт не разберет», – Игнат тяжело засопел. – Нет, я не понимаю, почему одним нормальные люди попадаются, а мне вот это все?.. А? Ты не знаешь?
Он резко выдохнул и до хруста сжал пальцы. Ему захотелось податься вперед в эту темноту и изо всех сил ударить кулаком в лицо попутчика. И бить, бить, пока кости не захрустят под ударами и по рукам не потечет горячая густая и липкая кровь, совсем черная в этом освещении. Игнат не без труда справился с приступом ярости и опять заговорил, доверительно склонившись через стол к незнакомцу.
– А ты знаешь, я вообще давно ждал чего-то такого. Она все равно ушла бы. Не жилось ей со мной. Вроде, все хорошо было, а не жилось. Она уже уходила однажды. К моему партнеру. Осипу. Мы его звали «американцем». Учился с нами, потом в Штаты уехал, пять лет там провел, тоже ресторанами занимался, вернулся весь из себя, блин, блондин, загар, акцент, шарм, все такое… Г-гнида. Мы совместный бизнес открыли, я на него рассчитывал, доверял, а он у меня жену из-под носа увел. Все приветы ей передавал… А потом такой роман закрутили… Я и глазом моргнуть не успел, а уже до развода дело дошло. Но в последний момент… – Игнат щелкнул пальцами и хихикнул. – Передумал! То ли испугался, то ли еще что – не знаю. Она неделю где-то ходила, потом вернулась, села на свое место как кошка. А я потом долго ждал, чтобы выкинуть из бизнеса этого подонка. Не х-хотел сразу. Глупо, конечно, все и так все знали, но я думал, пошлю его по делу, а не потому, что мою жену… Ладно, что теперь вспоминать! – Он в сердцах с силой стукнул стаканом о стол. – Давай выпьем что ли!
– Давай, – как будто с облегчением согласился мужчина и достал из кармана пиджака небольшую чекушку коньяка, подешевле и погаже. Игнат довольно присвистнул.
– Игнат… как вас по батюшке? – поинтересовался попутчик, разливая жидкость по стаканам.
Игнат присмотрелся, ему показалось, будто какие-то наколки покрывали запястья мужчины. А может, в свете пролетающих прожекторов подмороженные узоры на окне отбрасывали тени, похожие на тайные знаки и письмена. Игнат вытянул перед собой ладони. Они дрожали.
– Андреевич. Игнат Андреевич Авдеев, приятно познакомиться, – ответил он и спрятал руки под стол.
– Авдеев, Авдеев, – пробормотал мужчина. – Интересная фамилия… Был один Авдеев. Сначала слесарем работал, а потом царскую семью расстрелял. Ну да ладно, какая разница, давай лучше выпьем, товарищ!
Вновь наполнились стаканы, снова звякнули края. Игнат отер рот после глотка и всхлипнул. Засевшие в голове мысли хотелось выдрать, словно занозы. Но они сидели крепко, причиняя боль при каждом вольном и невольном воспоминании. Игнат с ненавистью покосился на бутылку. Чертово бухло, совсем не пронимает…
– Ты спрашиваешь, почему я ничего не сделал?.. – произнес, как проскрипел, он.
Игнат уже толком и не помнил, спрашивал его об этом попутчик или паршивый вопрос много раньше прописался в его голове, блуждая по углам сознания и изводя своей точностью и беспощадностью. Игнат вспомнил свою жену Ингу, такую маленькую и хрупкую в их огромной квартире. Вспомнил, как, щелкнув замками, сначала захлопнулся чемодан, за ним – входная дверь, а затем сомкнулись двери лифта. Игнат остался стоять, как матрешка, внутри черных и пустых непересекающихся плоскостей. Вспомнил то отчаяние, которое охватило его, когда он понял, что никто не умер, но уже ничего нельзя вернуть, все непоправимо испорчено и нет пути назад.
Игнат вздохнул. Странно, этот коньяк совсем не пьянил, а как будто прочищал голову. Плаксивое настроение сменилось внезапным спокойствием. Игнат отхлебнул еще. Горячая жидкость заспешила вниз, растекаясь по дельте сосудов, и вскоре как будто обволокла сердце и уняла боль. Игнат тряхнул головой. Похоже, теперь облегчение наступало только на второй бутылке. Да… дела.
– Вот ты спрашиваешь, почему я не навел порядок и не вмешался во все это, – повторил он. – Ты не представляешь, какая у меня ненависть тут была, – он с силой ударил себя в грудь. – Я когда об Осипе узнал, прямо сам себя испугался. Думал, убью. Задавлю, задушу голыми руками… И мне было все равно, что со мной станет. Но не смог. Она в тот раз вернулась, и я все смотрел на нее и думал: «Ну с кем не бывает, молодая еще, ошиблась, бес попутал, обойдется, переживем, начнем сначала…» Верил в это, уговаривал себя. И так день за днем, день за днем. А потом постепенно все перегорело, и я успокоился.
– Это тогда, а теперь? – донеслось из темного угла.
Игнат прищурился, всматриваясь в матово-черный экран окна, сквозь который проступало полупрозрачное изображение его собственного лица, то появлявшееся, то исчезавшее в густом снежном шуме.
– А теперь я уже ничего не знаю…
Он зевнул. Притихшую боль сменила сонливость. Сраженный внезапной усталостью, он повалился на узкую полку и уже во сне услышал, или ему показалось, что он слышит, как покатилась по полозьям дверь и щелкнул металлический замок. Вскоре, словно швейная машинка, латающая прорехи в его сновидениях, застучал колесами бегущий в ночи состав. Игнат спал и стонал. Боль, трепавшая наяву, добралась до него и во сне, и сердце вновь заныло от обиды и тоски.
Глава вторая
Говорят, чередование высоких и низких температур расшатывает самые прочные породы, и неприступные на вид горы начинают крошиться и осыпаться под влиянием невидимых, но ощутимых сил. Колебания морозов и оттепелей угнетающе действуют и на тайный механизм гипоталамуса столичного жителя. Вот он бредет по обледеневшим мостовым, глядя себе под ноги, и вздыхает о другой жизни, которая, может, и полна печалей и тревог, но хороша уже тем, что согрета теплом и солнцем тропического лета. А здесь, в снегу, каждый справляется с невидимым врагом как умеет. Большинство, подчиняясь вековой привычке, пьет, спит и дерется необязательно в таком порядке. Других загоняют в бессрочную депрессию грязь, слякоть, тьма и холод, и никакими неоновыми рекламными радугами невозможно расцветить длинную ночь и развеять печаль.
Вот и в тот день на часах было еще только пять вечера, но город уже накрыл холодный студень ночи. Мелко сыпал надоевший самому себе снег, машины взбивали колесами сметанообразную грязь у обочин, закутанные пешеходы неуклюжими пингвинами семенили в разные стороны. Собака Кочка, поджав лапу, сидела в арке старого дома и оттуда наблюдала за людьми. Все куда-то спешили. Всем куда-то было надо. На работу, с работы, в метро, кино, магазин, парикмахерскую, к больному, к любовнику, к теще, в ЖЭК, на кладбище… Кочка проводила взглядом парочку толстых теток в одинаковых каракулях. Судя по запахам, тетки шли из продуктового, шли молча, сосредоточенно глядя на дорогу, одна из них несла в сумке – Кочка облизнулась – полпакета аппетитных сахарных косточек. Но еще сильнее, чем мясом, от теток пахло старой пуделихой Матильдой. Судя по слухам во дворе, Матильде оставалось жить всего ничего, и говяжьи кости из гастронома ей были уже ни к чему – у нее и зубов-то не осталось, чтобы разгрызать такие деликатесы. Кочка вздохнула. А вот ей они были бы очень даже кстати!
Она потянулась и нервно зевнула. Уже почти час Кочка караулила в арке, но тот, кого она ждала, все не шел. Не появлялась из темноты высокая сутулая фигура в объемном пальто и не направлялась к подъезду, приветствуя Кочку веселым свистом. Кочка вздохнула.