И что нам делать дальше?
– Как что делать? – переспросила Даша, и я поняла, что опять проговорила вслух последнюю мысль. – Скоро подоспеет пирог, будем чай пить. Но сначала и тебе, и мне не мешало бы выпить успокоительного. Сейчас принесу.
Даша снова покинула гостиную, а я подняла глаза на телевизор. На экране уже светилось обширное кладбище, казавшееся совсем тесным из-за множества людей, заполнивших его. Где-то вдалеке – за нагромождением людских спин, обряженных в черные пальто, и непрерывным и монотонным гудением голоса диктора, местами сливающимся с угрюмыми звуками похоронного оркестра, мелькнула черная змеиная лента надгробного венка.
Я вскрикнула и схватилась за пульт управления, как за пистолет. Нажатием первой попавшейся кнопки мне удалось переключить канал – теперь на экране телевизора мордатый кучерявый дядька вещал что-то о великом императоре Петре Первом неожиданно высоким и подпрыгивающим, как изломанный детский попрыгунчик, голосом.
Я поморщилась но больше никуда переключать не стала – пусть лучше это, чем снова – змеи похоронных процессий.
Даши все не было. Фальцет телеисторика резал мне нервы, а густейшая темнота давила в стекла квартирных окон так, что мне пришлось подняться с кресла и задернуть шторы.
Вернувшись на свое место, я отметила необычную дрожь в пальцах.
«Странно, – подумала я, – что-то совсем я распустилась в последнее время. Если так сдают нервы... Что же не идет Даша? Где она, черт возьми? Чтобы добраться до спальни, открыть шкатулку, где она хранит все свои лекарства, нужно, максимум, полминуты. Ну, две минуты – на то, чтобы отыскать нужную скляночку среди развала всяких упаковок и пузырьков – и принести лекарство сюда... А она сколько уже отсутствует?»
Поднявшись с кресла, я вышла в прихожую. В квартире было тихо и, как я сейчас почувствовала, очень душно.
«Окна открыть, – подумала я, – но тогда синие сумерки змеиными кольцами навалятся... Выдавят стекла и заполнят квартиру... Господи, что это со мной? Кажется, я схожу с ума»...
Я остановилась посреди прихожей. Холодный пот, выступивший у меня на лбу, успел слипнуться ледяной корочкой, стянув мне кожу.
Что происходит?
В чем дело? Почему без видимых причин меня просто на куски рвет от смертельного ужаса.
«Да как же это – без видимых причин? – зашелестел где-то внутри меня тоненький голосок. – Ночь сгущается, и нет спасенья никому. Стены уже дрожат и подаются... Трещины бегут по кирпичам, как железные змеи. Каждого – входящая в дома тьма – передавит поодиночке»...
Чувствуя, что в голове у меня уже мутится от непередаваемого страха, я сделал несколько шагов куда-то в сторону и тут действительность снова поплыла у меня перед глазами, когда я явственно услышала, что кирпичные стены дома, где проживала Даша, затрещали, будто невыносимая тяжесть навалилась на них...
Потом грохот раздался – такой, что задрожала входная дверь...
Больше этого я выносить не могла.
Вскрикнув что-то срывающимся голосом, я рванулась назад в гостиную, но, запутавшись ногами в тонких змеиных кольцах, которые непонятно когда успели покрыть весь пол, я рухнула ничком – не переставая вопить.
Всю квартиру сотрясал оглушительный грохот.
Глава 4
Привычный страх мучил Нину.
Это ощущение было до того изведанным и испытанным тысячу раз, что практически никаких психологических неудобств Нине не доставляло.
А вот в чисто физическом плане это было настоящей пыткой – непереносимой и не сравнимой ни с чем.
Нину просто мутило – и страшно болела голова. Несколько раз ее тело корежили отвратительные спазмы и Нину рвало в приспособленный как раз для таких целей гулкий эмалированный таз, который Нина хранила у себя под кроватью.
Прошло уже полчаса после того, как она отдала бумажный пакетик тому, что лежал сейчас в соседней комнате – сжатый четырьмя холодными стенами.
Прошло полчаса, а значит...
Так и есть – заскрипела, открываясь, дверь и шаркающие шаги наполнили узкое пространство квартиры.
Нина снова перегнулась пополам, свесила голову между колен – ее вырвало в таз тянущейся желтой слюной, наполненной приторно-кислым желудочным соком.
Она едва успела утереть губы и толчком ноги запихнуть таз, на дне которого отвратительно пузырилась мерзко воняющая бурая масса, под кровать – когда дверь в ее комнату распахнулась и на пороге возник невысокий мужчина.
– Нина! – светло и радостно выдохнул он.
Лицо Нины искривила мучительная судорога.
– Нина! – повторил мужчина и замер, точно прислушиваясь к тому, что никак не мог слышать никто, кроме него.
Впрочем, так оно и было.
Мужчина был страшно небрит. Линялые тренировочные штаны обвисли на коленях, продранная во многих местах майка расползалась на хилых плечах мужчины. Давно не мытые волосы падали ему на лицо клочковатыми грязно-серыми прядями, но под этими прядями светилось вдохновение и счастье – гораздо ярче, чем разбивающая тьму голая электрическая лампочка под потолком комнаты Нины.
– Нина! – снова произнес мужчина и сделал несколько нетвердых шагов по направлению к кровати, на которой Нина сидела.
Нина инстинктивно отодвинулась.
– Ты себе не можешь представить, какой напор... Какая сила может быть у гармонично складывающихся нот, – проговорил мужчина.
– Борис... – тихо произнесла Нина, – перестань, прошу тебя...
Мужчина взмахнул руками, будто дирижировал невидимому оркестру.
– Вот сейчас! – выговорил он и прикрыл глаза. – Сейчас ре-диез! Ре-е диез!! – звучно пропел он, но взметнувшийся к потолку голос – чистый и сильный – на излете сломался и рухнул вниз.
– И еще! И еще!! – продолжал мужчина, размахивая руками. – Тр-р-рам!
– Не надо! – едва не плача попросила Нина. – Борис, перестань!
– Скрипка выходит на первый план, – сообщил мужчина и тряхнул головой так, что волосы его взметнулись кверху, как туча потревоженных мух. Казалось, он совсем не слышит свою собеседницу – и не слышит вообще ничего, кроме поднимавшихся и с размаху стелющихся у него в голове музыкальных волн. – Незаметно стихия переходит в другую симфонию.
Мужчина поднял руки и вдруг притих. Он совершенно замер, только пальцы его едва заметно подрагивали.
Нина поднялась с кровати и на подгибающихся ногах побрела к окну, чтобы установить между собой и вошедшим максимальное расстояние.
– Тр-рам!! Тр-рам!!! – дико взвыл вдруг мужчина, а Нина обхватила голову руками, чтобы не слышать. – Та-а-ам... Та-ам!!
Замолчав, он сник и опустил руки. Потом огляделся по сторонам, подняв голову – его взгляд не остановился ни на одном предмета, находящемся в комнате. И сквозь Нину взгляд мужчины прошел, словно сквозь почти не различимую стеклянную преграду.
Минуту мужчина стоял прислушиваясь к полнейшей тишине, словно не веря в то, что уже ничто более ее не нарушит и вдруг рухнул на пол, нелепо разбросав руки и ноги.
Нина, отняв от головы ладони пустым взглядом смотрела на мужчину, скорчившегося на полу, словно сломанная кукла.
Она прекрасно знала о том, что ровно через минуту тщедушное тело забьется в судорогах, искривленный рот будет выплевывать вместе с кусками пены страшные ругательства, а когда мужчина понемногу затихнет, то тело его остынет, превратившись в холодный труп, в котором едва-едва теплится что-то похожее не жизнь.
Нина, бесшумно шевеля губами, отсчитала ровно шестьдесят секунд и тотчас заткнула уши, опережая первый ужасный вопль, рванувшийся с губ забившегося в припадке на полу человека, который всего три года назад в далекое сияющее летнее утро стал законным мужем Нины.
– Если бы твои психоимпульсы хотя бы номинально соответствовали психоимпульсам обычного человека, – услышала я над собой голос, – то я попыталась бы тебе помочь. Я же все-таки психолог...