Устроившись всё в том же кресле, Кинранст начал от нечего делать перебирать рисунки. Начало не вызывало особенного интереса. Хотя…
Лестница, ведущая на первый этаж "Неудавшегося гладиолуса", выглядела так, словно по ней только что прошли чьи-то торопливые ноги… Потом был сад, чью красоту заметило лишь боковое зрение… Спуск к Песонельту, заросший мягкими душистыми травами…
Эти, прекрасно знакомые Волшебнику, уголки были изображены настолько искусно, что, казалось, сохранили и утреннее тепло земли, и стрекотание кузнечиков, и даже аромат травы.
Дальше, в основном, шли тоже пейзажи, но места уже были неизвестные.
Лесная тропинка… На ней женский силуэт, почти скрывшийся в сгущающейся чаще… Поляна… Холм или скала поросшая кустарником… Небольшая щель между камнями-стражами… Снова женщина, очевидно раздумывающая входить или нет…
Он вгляделся повнимательнее. "Римэ!" — охнул он, одновременно боясь, и спугнуть жену и перевернуть лист.
Озерцо… Клубы тумана бережного и тёплого даже на рисунке… Роженица, входящая в воду…
Мужчина вдруг услышал, как любимый голос выводит странную гортанную мелодию. Он никогда не слышал, чтобы Римэ, настолько растворялась в музыке.
Странный танец. Бесконечный, как породившая его песня и совершенный, как само творение…
Лист за листом, мелькали перед глазами. Не то, как мгновения, не то, как века…
И тишина…
Брат Мренд был достойным воплощением Оделонара. Мастер умел изображать всё, даже запахи и звуки. Или их отсутствие. Волшебник долго сидел, заворожённый рисунком…
Снова пение… Круговорот неуловимого танца… Окончательное безмолвие, нарушаемое лишь сверкающим пением озерца… Руки Римэ, принимающие из воды ребёнка… Двоих…
Забыв обо всём, Кинранст смотрел на спящих жену и детей.
— Значит, их двое… Это с Изначальных времён считалось хорошей приметой! — отчего-то шёпотом сказал Художник, давно стоявший за плечом у друга. — Похоже, я не зря ходил к Рёдофу и ждал, пока он возится, откупоривая новую бочку. Нам с тобой есть, что отпраздновать!
И протянул ему кубок.
— Ты так говоришь, словно не видел, что рисовал… — очумело произнёс Волшебник, залпом выпивший две порции подряд.
Он был так потрясён происходящим, что не только хмеля не почувствовал, но даже жажду не утолил.
— Видел, наверное… — смутился брат Мренд. — Всё равно — чудо!
— И что теперь? — спросил Кинранст, который пока не мог свыкнуться со своим отцовством.
— Судя по тому, где они родились, примут Великие Дары, — Художник пополнил кубки. — Девочка вырастет Прорицательницей, мальчик — станет Лекарем. А может быть, их выберут другие ремёсла… В конце концов, это — не пророчество, а пожелание… Как вы их назовёте-то?
— Так вроде они должны свои имена сами назвать… — растерянно проговорил Волшебник. — Разве, нет?
— Поживём — увидим! — уклончиво ответил брат Мренд. — Я ведь этот Обряд только по видениям знаю…
III
— Когда я был совсем маленьким, думал, что самое трудное — набраться терпения и ждать. Став старше, понял, что переживать потери — нелегче. Прошло совсем немного времени, и оказалось, что самое тяжёлое — надеяться, вопреки всему, — рассказывал Император, скорее, окаменевшей Оканель, чем Таситру, третий день не отходившему от друга.
— Это ещё не всё, сир! Настоящие испытания начинаются только сейчас. Тебе снова предстоит и ждать, и терять, и надеяться. А ещё тебе придётся научиться прощать себя. По крайней мере, за то, в чём ты не виноват, — Советник осторожно смахнул сухой листок с плеча статуи. — Однако думаю, что всё это сущая чепуха по сравнению с тяжестью окончательной победы, когда долго будет казаться, что не война закончилась, а жизнь потеряла главный смысл.
— М-да… Простить себя сложновато… — пробормотал Кайниол, глядя на застывшую фигуру жены. — Особенно, если понимаешь, что не в силах ничем помочь…
Он резко встал и пошёл прочь от фонтана. Друг последовал за ним. Император брёл по извилистой дорожке, не замечая ничего вокруг. И сосредоточенно молчал. Потом всё-таки спросил:
— Ты действительно считаешь, что я живу только ради этой войны? Вот как раз после неё и начнётся самое главное, — говорил он искренне, но голос его звучал неуверенно.