Он смотрел на меня сощурив глаза.
— Ты что, без моего ведома шастала в лесу?
Ой, а я и забыла, что он запретил. Дура дурой, конечно. Но что уж поделать. Сказала “А”, говори и “Б”.
— Эээ, немножко.
— Немножко?
Когда он злиться, становиться похожим на льва, таким громким кажется рык.
— Угу.
— Я тебе что говорил? — он крепче вцепился в трость.
— Без меня, после захода солнца, в лес ни ногой!
Я повторила фразу, которую день изо дня в день повторяла, и мне, и Леваку, с той же интонацией, которую использовал старик. Наказание последовало мгновенно. Мне по заднице, ударили тростью.
— Я тебе сейчас устрою!
Бегала, я определенно быстрее О, и его палки, а вот избежать нравоучений, не получилось бы.
— Говорил не ходить в лес? Говорил! А теперь, видите ли, там кто-то есть. А ну, стой, на месте! Сейчас как отлуплю, неповадно будет.
Он устал бегать, и опустился возле дерева, тяжело дыша, примерно, минут через семь. Продержался больше, чем ожидалось. Низко опустила голову, я направилась за получением очередной взбучки. Переживает за меня, как не крути. Иначе не стал бы лупить, а махнул рукой. Так делала моя мать. Так делали мои сестры. А он вон, бегает по поляне, и раздает подзатыльники, несмотря на свой возраст.
— Старик, ну прости. — опустившись рядом, взяла за локоть и положила голову ему на плечо. — Не знаю сама, почему ослушалась.
— Там живность неприрученная. А ежели съест?
— Живность? В лес возвращаются животные?
Неужели нимфа, так поработала, что уже и живые существа находят дорогу? Если бы я могла ей помочь. Если б только…
— Дикие они. — он тяжело вздохнул.
— Но нимфа…
— Да говорю же, — перебил меня О, — нет в этом лесу нимфы, и не было отродясь.
— Но лес…
— Да что с тобой говорить. Заладила “Нимфа, да нимфа”.
Он встал, отказавшись от моей помощи, посмотрел на меня и вынес вердикт.
— Иди переодевайся. Я тебе там, эта… платье купил.
— Какое — такое платье? — удивилась я.
— Красивое. Не гоже, к правящей семье, в твоих лохмотьях идти.
Глава тринадцатая — Тайны прошлого
— Старик, плохая это идея.
— Чего ж плохая?
Мы подпрыгнули в телеге, которая, уже полдня как, везет нас, по избитым дорогам, в столицу.
— Потому что плохая.
— Кали, у тебя очень плохие коммуникативные навыки. Тебе говорили?
— Плохие коммуникативные навыки. — передразнила я, сложила руки на груди и скуксившись, уставилась на вереницу домов.
Они мельчали беспрерывным потоком, то справа, то слева, и вносили хоть какие-то краски в серую дорожную путь.
Еще утром, меня волновало лишь то, что в лесу обитает что — то, способное вырубить дриаду одним движением, а сейчас, я думаю, что говорить королю Леодору и королеве Еве.
Я восхищалась ими, той любовью, положила конец тирании Сиринги и позволила народу жить спокойно. Да, я так не жила, но у меня и ситуация не простая. Да и, привыкшей вести одиночную жизнь тяжело ужиться среди толпы. Так было всегда.
— Говори!
Я подняла голову и наткнулась на проницательный зеленый взгляд. Он часто так делал. Пока мысли затягивали в плен воспоминания, старик следил за моими жестами, а затем вел длительные поучительные беседы, или заставлял рассказывать о таких вещах, которых я не говорила никому.
Например, о том, как мать била розгами, когда видела в моих глазах жалость. “Эта слабость. Дриада, не может быть слабой” — говорила она. Или о том, как Сирена, привязывала меня лианами к дереву, и заставляла выбираться, зная, что единственный посильный мне способ, это вытягивание магия. Подчистую. Она заставляла убивать растения, только чтобы доказать свое превосходство.
Вот и сейчас, я готова ВСЕ ему рассказать.
— Я не хочу оправдываться.
— А ты сделала что-то, за что придется оправдываться?
Сделала, я сделала. Голова опустилась к груди, и я тяжело вздохнула, прежде чем начать.
— Моя мать была правой рукой королевы, ее личная охрана. Если бы она и Сиринга знали, что такое любовь, думаю, их можно было назвать подругами. В тот день, когда дерево поглотило королеву, признавая силу в другой, моя мать была там. Она и еще несколько приближенных лиц, сбежали, как только поняли, что проиграли десятилетиями планируемую войну.
— Ты была с ними?
Я подняла глаза, чтобы увидеть в них осуждение. Но его не было. О начищал свою трость, льняной тряпицей, что всегда носил с собой. Он часто, на закате, садился у дерева, и выполнял эту процедуру, ожидая, пока небо осветит последний луч. Лишь после этого, мы могли поужинать.