— Тесси, — одёрнула её опекунша.
— Если она всего лишь хотела быть услышанной, то почему она пыталась покончить с собой? — вмешался до сих пор молчавший Эшли.
— Думаю, это было скорее неосознанно. Она хотела избавиться от проблем. Чтобы не было боли и давящего прошлого. Если мир её отвергает — она отвергает мир.
Я слушала всё это и ничего не чувствовала. Нейролептиками меня накачали под завязку.
— Я хотела свернуться калачиком у него ног, только и всего, — буркнула я наконец.
— Может, вам найти себе реального друга? Который не будет подталкивать вас к самоубийству? — дёрнул усами психотерапевт.
— Может, я смогу это контролировать? Моя тульпа, че хочу, то и делаю, — огрызнулась я.
— «Тео» нельзя заставить не пытаться вас убить, потому что только за тем он и был создан, — вздохнул Усатый. — Впрочем, у меня есть идея.
Он порылся в шкафу. Родственнички с любопытством за ним наблюдали, а я — со слегка заинтересованным пофигизмом. Наконец он вытащил буклет.
— Цветущий город, — с гордостью ответил он. — Был там один раз. И этого хватило, чтобы захотеть туда ещё. Прямо сейчас бы сорвался с места и помчался брать билеты.
Мы уставились на фотографии. Тесса по слогам, как будто разучилась, прочитала название. Опекунша поинтересовалась насчёт цен.
— Подходит по описанию, не так ли?
Я была поражена. Как будто кто-то сфотографировал мои мечты. Те же залитый солнечным светом переулки. Тот же пляж и сверкающая гладь воды. Те же уличные кафе, утопающие в цветах. Тот же плющ на балконах.
— Это он, — прошептала я.
— Далековато, — удручённо сказал Эшли. — И нескоро ты туда попадёшь, Самми. Тебе восстанавливаться ещё надо.
Точно. позвоночник. Прошло два месяца, перелом почти зажил, но ходить я смогу нескоро. Ещё предстоит долгая реабилитация и изнурительная физиотерапия.
— Но оно того стоит, — сказала опекунша.
И я вспомнила, как её зовут. Роза. Розмари.
— Стоит, — согласился Усатый, — Вот вам и мотивация, мисс. И не нужен никакой Тео, чтобы попасть в Город, Где Всё Хорошо.
Снег почти растаял, кое-где набухали почки. Мои ноги были укрыты пушистым одеялом с бегемотиками, которое мне одолжил Растаман. Вокруг играли дети, в основном такие же колясочники, как я. Интересно, они теперь навсегда такими останутся или рано или поздно станут ходить? Хотелось бы верить, что второе.
— Птицы с юга вернулись, — сказал Стэн.
От него уже почти не пахло алкоголем. Но сам он был бледен и иногда шатался.
— Почему она покончила с собой? — спросила я.
— Кто? Шизофреничка та? — отозвался брат. — Не знаю. Говорят, что из-за кошмаров. То ли горло перерезала, то ли с балкона выбросилась.
Вдали занимался рассвет. Утро ещё только начиналось, но больница давно проснулась. Тут ты просыпаешься рано, даже если привык спать до обеда.
— Красиво, — сказала я.
Руки Стэна покоились на моих плечах. Моё внимание привлекли следы от уколов на них.
— Ты на трупак похож, — цокнула я.
— Я кровь сдаю. Бабки нужны, — сказал Стэн.
Это только с виду его удалось вернуть. На самом деле он пропал, причем давно.
— Не пьёшь, не куришь, не жрёшь кислоту, зато ширяешься, — неодобрительно проворчала я.
— Так легче, — сказал Стэн. — Да, я слабак. Пусть. Я уже не остановлюсь и не одумаюсь.
Кто бы говорил, Самми. Кто бы говорил.
====== Из другого мира ======
— Один раз он вскрыл вены и написал кровью послание на стене.
Растаман сгибал мою ногу и откидывал её назад. Я лежала плашмя, глядя в голубоватый потолок. Цвета черничного йогурта. На полу лежал ковёр с прудом и уточками. На стенах были рисунки реабилитированных и не очень колясников. Какие-то были радостными, какие-то душераздирающе грустными.
— Собственно, после этого случая его и упекли сюда. Мать пришла бухая, завизжала и вызвала все службы, которые знала. Подумала, что Джереми вызывал Дьявола.
На соседней койке лежал какой-то спортивного вида парень, которого разминала крашенная рыжая девушка с отросшими корнями. На стуле, облокотив подпобород о спинку, сидел врач и смотрел на всех поверх какого-то несуразного вида пенсне.
— Что он написал? — спросила я.
Теперь Растаман поднимал мою прямую ногу. Я не чувствовала особой боли. То ли из-за обезболивающих, то ли совсем всё плохо, не знаю. Он смотрел куда-то мимо меня.
— «Изнутри». Что это значит, знает только он, но уже об этом сказать не сможет.
— А если был бы жив, то сказал?
Растаман задумался и загнул мою ногу слишком сильно. Я вскрикнула от резкой боли.
— Было бы хуже, если бы ты ничего не почувствовала, — поспешил он успокоить меня. — А Джереми… Кто знает? Он вообще был очень странным. И если бы даже что-то и объяснил, то только ещё больше запутал.
Позади Растамана стоял Тео. Он грустно улыбался мне, качая головой. Меня бросило в дрожь.
Что я делаю со своей жизнью?
Мы выехали из палаты и вернулись к себе через улицу. Моросил дождь. В лужах, смешанных с грязным снегом, ползали дождевые черви. Во двор высыпали дети, которые босиком бегали по воде, а за ними гнались санитары. Мне это живо напомнило время, когда я лечилась от язвы и ко мне приходил Тео. Мы были такими же счастливыми и беззаботными. Молодые дураки. Мне сделалось дурно, к горлу подступила тошнота. Забавно, потому что блевать мне нечем. Я со вчерашнего вечера ничего не ела.
Внутри психушки, в комнате отдыха было так же, как и всегда. Чулки приставала к любым лицам мужского пола, оголяя себя. Очкарик читал книгу про историю конструктивизма. Бородавка рисовал себя в окружении голых тёток с карикатурно большой грудью. Колготки скрутила бумажку в клетку и делала вид, что курила. Рубашка внимательно выслушивал какого-то парня, доказывающего, что мозг — это присосавшийся паразит, ограничивающий восприятие и мышление, и возражал, что тело — это тюрьма, а человек есть чистая энергия без ограничивающих рамок личности.
Всё обычно, всё стабильно. Мне сделалось так тоскливо, что хотелось выть.
— Включите телевизор, что ли, — попросила я.
Какая-то безбровая девочка подошла и включила, съежившись под неодобрительными взглядами присматривающих за нами санитаров. Шли «Черепашки-Ниндзя». Мы хором принялись подпевать, и мне стало чуть легче. Даже какое-то подобие радости появилось. И Тео, что-то нашептывающий мне на ухо, на время исчез.
Это время длилось сравнительно не очень долго, но и не мало. Я училась ходить, падала, ползла, еле стояла на ватных ногах, пока в глазах всё кружилось, терпела боль, упражнялась с тренажёрами, в общем, проходила изнурительную физиотерапию. Нас на физкультуре так не мучили, как здесь. Для возбуждения аппетита мне выписали ещё какую-то дрянь, убрав другую, которая его подавляла, по словам Усатого. Есть стало значительно проще, по крайней мере, перестала блевать после приёма пищи. Колготки мне постоянно завидовала, говорила, что у меня идеальная фигура, так называемый «героиновый шик». Я даже не знала, поблагодарить её за сей комплимент или обидеться. А Бородавка говорил, чтобы я «отрастила уже себе сисяндры, как дирижабли».
Вообще, реабилитация была наиболее благоприятным периодом моей жизни после аварии. Апатия и тоска куда-то ушли, уступив место безвредному равнодушию, когда ты ещё не совсем мёртв, но и энергичностью не отличаешься. Я иногда смеялась, совершала дебильные поступки вроде побега из больницы, кидалась в сестру кожурками от мандаринов, заплетала Бородавке косички, часами торчала на крыше и думала о том, что когда выздоровею, первым делом вернусь в свой город и навещу Чарльза и Дракона. Проверю, не спился ли Чарльз и не загребли ли Дракона за его грязненькие делишки.
В общем, так прошла первая половина весны. А потом ещё четверть, когда я уже ходила кое-как, хоть и с трудом. Ещё и корсет носила, как дама викторианского периода. Осанка была просто королевская. А выглядела я скорее как бездомная алкоголичка, переболевшая всеми существующими болячками и не евшая как минимум месяц.
Меня иногда на выходные отпускали. Тогда я жила у Эшли. К нему тогда ещё приехал Расти, ещё один наш брат от первого брака матери, самый старший. Он любил делать варенья и соусы, так что наша кухня была похожа на лабораторию по изготовлению метамфетамина. Расти был неразговорчивым, Эшли постоянно учился, Стэн и Тесси уехали домой по делам, так что я оставалась целыми днями одна, что меня более, чем устраивало. Я шаталась по улицам, облокачиваясь на длинный чёрный зонтик, постукивая им и чувствуя себя английским джентльменом.