— Понимаю. Я сам сбежал. Буду жить в заброшке.
Я взглянула на Тео. На рваную пижаму накинута парка, которой было на вид лет двадцать, босые ноги в крови и растрёпанные волосы. За ним тянулся кровавый след, но этого почему-то никто не замечал.
— Пошли, развеемся, — рассмеялся Тео.
Его рука легла на моё плечо. Он повёл меня куда-то, а мне было уже всё равно на всё. Если бы он повёл меня в самое пекло, мне тоже было всё равно. Куда угодно, лишь бы не домой. И не в школу.
А вокруг опять сновали пьяницы, ругались парочки, кто-то тащил кого-то за волосы через всю улицу и воняло жжёным мусором. А хмурые небеса равнодушно взирали на всё это, щедро орошая землю снегом.
— Вчера мне лучший друг сказал, что больше не будет со мной общаться, — сказал Тео, улыбаясь. — Я видел стыд в его глазах. Он стыдился меня.
Я кивнула. Люди считали меня пропащей, потому что я была агрессивной и драчливой, словно уличный пёс. Потому что мои самые яркие вспоминания детства были связаны с побоями сестры и криками брата. Потому что я выросла в районе, про который все говорили, что там один сброд. Но те, кто тыкал в меня пальцем, не замечали, какие пропащие они сами. Порой я их лиц не видела, только размытые пятна. Уродливые размытые пятна. Мне хотелось смеяться. Мне так было смешно, что я зарыдала во весь голос, сама не зная, отчего и почему. Когда я успела стать такой? Когда успели стать такими все мы?
Его нежные руки коснулись моих щёк, от пальцев пахло апельсинами. Или мандаринами, я не поняла. Но запах был приятный. Рождественский. Мимо меня прошла семья. Дети размахивали пакетами с подарками, мать с отцом весело болтали. Ко мне подбежала девочка, чем-то похожая на меня.
— Привет! Почему ты плачешь? Сейчас же Рождество!
— Тебе нравится Рождество? — спросила я, не узнавая свой голос.
— Да, мне подарили кукольный домик, а ещё братья привезут набор для изготовления мыла! А сегодня мы ходили на каток, сестра учила меня кататься, я падала и братик смеялся, а я его снежками закидала!
— Лесси, не приставай к людям, — пожурила её мать.
Они ушли, весело смеясь и болтая.
— Это лучшее Рождество в моей жизни, — сказала я, вдыхая запах Тео.
— Тогда страшно подумать, как ты праздновала его раньше, — рассмеялся тот, идя куда-то вперёд.
Я поспешила за ним, и мы вышли к замёрзшему пруду. Сейчас лёд был достаточно толстым, так что мы без труда прошли по нему к островку. Летом зелень хранила в своей тени белоснежную беседку, и там можно было часами сидеть, глядя на уток и лебедей, плескающихся в воде. Но сейчас он был серым, унылым и безжизненным.
— Хорошо сидеть здесь с друзьями, — сказал Тео, усаживаясь на скамью и стряхивая ветки. — Они что-то щебечут, а ты болтаешь ногами и слушаешь шелест листвы, а ветер взъерошивает твои волосы. И пытаешься докинуть корм птицам.
— У меня нет друзей, — хмуро ответила я.
— Вообще нет? — вкинул брови Тео, — Даже дочери маминой подруги, с которой заставляют играть, пока ваши мамы болтают?
— Нет у меня друзей и никогда не было, — повторила я. — В игрушки я играла с сестрой, пока у неё было настроение. С братом иногда в прятки. А потом перестала и играла уже сама с собой, — я усмехнулась. — Любимой забавой было придумывать себе друзей. Я представляла их внешность, наделяла их именами, увлечениями, друзьями. Вплоть до размера ноги всё продумывала. Целый табун у меня таких собрался.
— Например? — заинтересовался Тео.
— Например, у меня был друг Александр, — охотно принялась рассказывать я. — На два года старше меня, гитарист, пишет стихи, но никому их не показывает. Лицо почти всегда занавешено волосами. Ведёт разгульную жизнь, частенько заявляется ко мне поддатым. От него так несёт алкоголем, раздражает. Я его часто прошу хотя бы пшикаться духами, потому что эта вонь мне на нервы действует, но он меня не слушает. Он вообще никого не слушает. И носит пальто даже в жару.
— Ничего себе, — рассмеялся Тео, — как у тебя всё продуманно. Кстати, у меня есть один похожий на примете. Зовут не Александр и на гитаре он не играет, но в остальном всё совпадает. Вот он, кстати, идёт. Точнее, плетётся. Я потому его и вспомнил. Эй, Нильс!
— Это которого превратили в коротышку и он облапошил гусей? — фыркнула я, проследив за взглядом Тео.
К нам приближался парень, шатающийся из стороны в сторону, как ива. Его лохмы, которым позавидовала бы любая голливудская актриса, закрывали лицо, поэтому я не могла толком разглядеть его черты, но глаза у него были необыкновенно… неинтересные и болотистые. Они глядели куда-то сквозь нас. Видимо, он был уже подшофе. Воняет. До чего ненавижу этот запах. Точнее, боюсь. Сразу жду от этого человека чего-нибудь эдакого.
— Нильс, смотри, какая, — тыкнул в меня Тео, хохоча.
Я раздражённо ущипнула его. Нильс свалился прямо на меня и громко захрапел. Я отпихнула его, зажимая нос. Мой друг уже держался за бока и хрюкал, тыкая в нас пальцем. Детский сад какой-то, ей-богу. Пьяница скатился по скамейке и свернулся калачиком на грязном и холодном полу, что-то бормоча.
— Ну что, похож? — задорно спросил меня Тео, отсмеявшись.
— Александр до такого состояния себя не доводил, — процедила я. — Не знаю, как ты, а я пошла отсюда.
Я покинула беседку, чувствуя раздражение. И по отношению к Тео, и по отношению к данному кадру, и по отношению к себе. Больше, конечно, последнее. Тео побежал за мной, что-то крича, а я не слышала. Голова вдруг заболела, причем так сильно, что хотелось её оторвать. И в ушах зазвенело. Назойливый, противный звон, как будто комар где-то летает. А во льду сияла заманчивая тьма проруби.
— Я живая, живая!
Лихорадочно отталкиваю от себя тушу, пытаясь забыть об ощущении сухих губ, касающихся моих. В нос ударило омбре из сигарет и алкоголя. Водянистые глаза глядят на меня не совсем обеспокоено.
— Нильс? Быстро ты протрезвел.
— Чего, блин? Я Чарльз.
Я изумлённо смотрю на забулдыгу. Чернота пальто контрастирует с желтизной кожи. Не похож на человека, пишущего стихи. Хотя, это смотря какие стихи он пишет…
— А тебя как зовут? И что тебе понадобилось в проруби, детка?
Я лихорадочно оглядываюсь в поисках Тео. Куда он пропал? Бросил меня, что ли? Впрочем, было, за что.
— Саманта, — наконец буркнула я. — Утопиться хотела.
— Жить здорово, — сказал Чарльз.
— Здорово, — согласилась я.
Так здорово, что я не выдержала.
— А я стихи пишу, — сказал он, — Могу прочитать. Хочешь?
— Нет.
Он встал в пафосную позу и принялся декламировать:
Я иду ко дну.
Эти строчки никому.
Снегом плачут небеса.
Жизнь — сплошные чудеса.
Лаской манит тьма,
Теплотой она полна,
К ней тихонько я пойду.
Эти строчки никому.
Я засмеялась, но это был больше нервный смех.
— Да, как-то так я и думала, когда сиганула туда.
И это была правда. Вода обжигала своим холодом, а притяжение не приковывало меня к земле. Я парила, как птица, как скат, как ангел. И тёмные воды нежно обнимали меня, раскинув мои волосы. Когда я думала об этом, то не понимала, зачем я это сделала. Взбрело вдруг в голову, и всё. Как будто ударом хватило.
— Тебе холодно, — заметил Чарльз.
Да ладно?!
Меня колотило крупной дрожью, ногти посинели. Я чувствовала, как вода на мне начала замерзать. Спаситель взял меня на руки и понёс меня куда-то.
— Отогрею, — пояснил он в ответ на мой вопросительный взгляд.
А я безвольно обмякла в его руках. Силы покинули меня, мне очень хотелось спать. Куда подевался мой запал? Только в висках пульсировало и перед глазами всё плыло. Дома кружились в хороводе, заслоняя своими исписанными стенами небо. Железные звери изрыгают вонючий дым и рычат, проносясь мимо людей и обрызгивая их водой из луж, а люди злятся и мёрзнут. И где-то пёс вдали завыл, то ли от такой жизни, то ли по зову предков, то ли просто захотелось вдруг подействовать хозяину на нервы. Чарльз шагал, шлепая по слякоти, и она налипала на его массивные сапоги. Мимо меня прошла сестра с подругами. Я в первый раз видела, чтобы она так улыбалась. Меня не заметила, продефилировала мимо, тряся пакетами. Вряд ли они были её.