Не отрываясь от губ мужчины, Эвелин легла на матрас, позволив Эмметту касаться и ласкать её так, как он только пожелает.
От Эмметта пахло терпким алкоголем, дымом, потом и, что удивительно, лесом. Не так, как пахло от Ли, но Эвелин это даже нравилось. Прикосновения же мужчины, настойчивые, горячие, несколько грубоватые, вызывали странное удовольствие в теле, вынуждая подаваться им навстречу.
Сухие мужские губы прослеживали путь горячими и долгими поцелуями от шеи Эвелин — по ключицам — к животу. А ладони, обветренные, грубые и тёплые, настойчиво массировали полную грудь женщины, которая после нескольких недель кормления стала чувствительнее к прикосновениям.
Настойчиво и жадно лаская тёмно-розовые бутоны, Эмметт доводил Эвелин до беспамятства, вынуждая её бесконтрольно ёрзать под ним, сильнее раздвигая ноги, сжимая мужские крепкие бёдра, сокрытые под тканью джинсов.
Ласки Эмметта вызывали в теле Эвелин горячее удовольствие, и она едва сдерживалась, чтобы не простонать. Нарушить молчание женщина не могла, а потому мысленно принуждала себя терпеть.
Её тонкие пальцы блуждали по сильной спине Эмметта, забираясь под тёмную рубашку и скользя по горячей, покрытой испариной коже. От подобных прикосновений, настойчивых и уверенных, он едва заметно вздрагивал, невольно подаваясь к разгорячённому обнажённому телу. Прерывистое тёплое дыхание Эмметта обжигало шею и грудь Эвелин, вызывая волны мурашек, что вынуждали её сильнее прижиматься к нему, оплетая руками крепкие плечи.
Понимая, что терпеть нарастающее возбуждение больше нет сил, Эмметт подрагивающими ладонями потянулся к джинсам, принявшись с нетерпением и даже каким-то остервенением избавляться от кожаного ремня. Эвелин же, вновь примкнув поцелуем к губам мужчины, стала расстёгивать одну за другой пуговицы на тёмной рубашке, желая почувствовать прикосновение его горячей кожи к своей.
Неохотно отстранившись от Эвелин, чтобы снять с себя рубашку, Эмметт резким движением стянул джинсы вместе с боксерами до колен, неосознанно прижавшись к бёдрам женщины своими. От подобного движения — откровенного и нетерпеливого — он едва сдержал глухой стон, с силой стиснув зубы и прижавшись лицом к шее Эвелин.
Эмметт ощущал, как ладони женщины исследуют его плечи и спину, массируя ноющие мышцы и оставляя следы ногтей на загоревшей коже, усыпанной бисеринками пота. Не в силах более контролировать себя, он сильнее раздвинул ноги Эвелин, вынудив её скрестить их у него на пояснице, и, сжав ладонью край матраса, совершил глубокий и резкий толчок, в ту же секунду стиснув зубы в попытке сдержать готовый вырваться низкий и протяжный стон.
В ту же секунду Эмметт уловил резкий вздох женщины и почувствовал, как она уткнулась в его шею, примкнув губами к солёной коже. Осознав, что долго продержаться не сможет, мужчина стал совершать уверенные и глубокие толчки, буквально вколачивая Эвелин в старый матрас, слушая, как она прерывисто и сдержанно вздыхает, царапая отросшими ногтями его спину.
Они старались молчать… Старались сдерживать любые звуки. Однако наслаждение туманило голову, возбуждение бредило разум, а сладкие спазмы вынуждали загнанно дышать, из последних сил сдерживая стоны.
Эвелин подавалась навстречу резким и глубоким фрикциям, с силой впиваясь лодыжками в поясницу мужчины. Её губы бездумно блуждали по его шее, плечам, лицу, а ладони сжимали отросшие волосы, вплетаясь пальцами в посеребрённые пряди, небрежно торчавшие в стороны.
Эмметт же, ни на секунду не прекращая ритмичных и глубоких толчков, сквозь полуприкрытые веки смотрел на распростёртую под ним женщину, наслаждаясь печатью удовольствия, что пролегала на её красивом лице, к которому прилипло несколько длинных прядей.
Осознав, что теряет над собой контроль, Эмметт впился в губы Эвелин жадным и грубым поцелуем, почти в то же мгновение почувствовав, что она отвечает, и, сделав несколько быстрых и резких толчков, вышел из неё, излившись на скомканную простынь… Эвелин же, достигнув оргазма, едва успела заглушить стон, с силой прикусив влажное от испарины мужское плечо, вынудив Эмметта невольно дёрнуться, поморщив лицо.
***
Эвелин ушла почти сразу, как только смогла привести в порядок рваное и загнанное дыхание…
Не произнося ни слова, она натянула на влажное тело бельё, поверх надев платье, даже не оборачиваясь в сторону лежащего на матрасе Эмметта, что неотрывно наблюдал за ней, скользя взглядом по стройным ногам, по бледной спине и по длинной косе, из которой небрежно вырвались пряди.
В каморке царило напряжённое молчание, подпитываемое взаимной недосказанностью, чувством вины и неловкости. Раскованность и бесстыдная уверенность, что ещё недавно переполняли собой пространство, приближая обоюдное наслаждение, испарились, оставив после себя неприятное и гаденькое ощущение.
Эмметт неотрывно наблюдал, как Эвелин нетерпеливо приглаживала складки на платье и переплетала косу, желая сокрыть следы произошедшего между ними… Если не перед детьми, то хотя бы перед самой собой. Эвелин даже не решалась вновь посмотреть на него, словно стыдилась. И только когда она хотела было уйти, оставив Эмметта наедине с его мыслями и догадками, он позволил себе заговорить.
— Мне не стыдно, Эвелин… — невольно сглотнув, прошептал Эмметт, вынудив женщину вперить в него напряжённый и несколько смятенный взгляд.
Казалось, она не понимала до конца, о стыде перед кем говорил Эмметт… Имел ли он в виду свою покойную жену, чьи кости остались гнить на старом заводе, или подразумевал под своими словами стыд перед его другом и по совместительству её мужем? Эвелин не знала ответа на этот вопрос. Впрочем, ответ был не столь важен, как сама суть произнесённых Эмметтом слов.
— Мне тоже, — после продолжительной тишины ответила Эвелин, растянув губы в слабой печальной улыбке, заметив, как в выразительных голубых глазах промелькнуло понимание.
«Мне тоже не стыдно…» — словно желая убедиться в истине произнесённых слов, повторила про себя Эвелин и, окинув Эмметта продолжительным взглядом, вышла из каморки, неслышно закрыв за собой дверь, оставив мужчину задумчиво и отрешённо смотреть в потолок.