Одно я понимала совершенно точно – нужно похоронить ее и вернуться в «Имаджинариум». Пока она будет за завесой, нужно ей все рассказать. Если ее чистилище не кончится раньше. Было столько много разных вариантов – что с ней там сейчас происходит, я старалась думать о самом лучшем исходе. Мне хотелось прямо сейчас отправиться в ту локацию и успокоить ее, ободрить. Сказать ей, что все в порядке, все получилось.
Встав, наконец, с пола, я решила пойти поесть. Надо же, уже двое суток прошло с ее смерти. Все мое естество понимало, что такое смерть, что физически она больше никогда не откроет глаза, не поцелует меня…это давило на мою психику очень сильно, потому что я боялась, что может не получиться. Я четко и холодно планировала действия. Мне уже звонили с морга, назвали причину смерти, и что завтра ранним утром мне ее привезут. Пора идти в похоронное бюро.
Я закрыла глаза, на секунду посмотрев – что творится в моей душе, и тут же вылезла обратно. С холодной головой. Внутри словно сидела вторая Рая, которая никак не могла успокоиться – все плакала и плакала. Она кричала, била кулаками о стены. Выла, от досады и обиды. Ее глаза уже распухли от слез и покраснели. Выглядела она просто раздавленной. Переведя дух, я поехала на окраину города, в похоронное бюро.
Там меня встретила девушка, примерно моего возраста. Она сердечно посочувствовала мне, налили мне чай. Я просто молча отдала ей необходимую сумму, и назвала время – когда нужно приехать. Это бюро было лучшим в нашем городе – они занимались всем сами. Подбором гроба или урны, копанием земли для могилы, транспортировка тела. Даже думая об этом, я всеми силами сдерживала себя. Снаружи я выглядела отрешенной, холодной или убитой горем. Но внутри я будто сгорала на медленном огне. Мало того – потерять ее, теперь еще и хоронить. Тут меня как током прошибло – никто меня не похоронит. Ник-то.
Стараясь ни о чем не думать, я убиралась в квартире. Я не хотела трогать ее вещи – все лежало ровно там, где она оставила. Я зашла в спальню, и оглядела ее журнальный столик. На нем стоял ее ноутбук, телефон лежал на кровати. На туалетном столике разбросана косметика. Эта комната мне больше всего напоминала о ней, поэтому я полезла в шкаф. Выбрала для нее лучшую одежду, взяла свою, и закрыла комнату на ключ. Я не могу собрать силы, чтобы находиться там.
Я снова не могла уснуть, и поэтому взяла дневник Гальперина. За несколько дней потерять двух людей, которые за последние три года сделали для меня больше, чем Кирилл или Наташа. Когда я только подумала о них – меня передернуло от отвращения. Ужасные люди, с хреновыми характерами. Кирилл, наверное, сейчас счастлив с ней. Как они могли столько лет встречаться за моей спиной? А главное, зачем было стирать мне память?
В дневнике Якова Сергеевича я не нашла ничего нового. Я просто листала его, и листала. Мне хотелось с кем-нибудь поговорить. Тишина давила на мои уши. Стены давили на меня. Дышать становилось нечем. Я понимала, что мой организм требует от меня эмоциональной разрядки, но я не давала себе поблажки. Сама мысль о том, чтобы оплакивать Розу – значит, признать, что она умерла.
В пять утра мне привезли тело. Роза была мертвенно-бледной, ее пытались загримировать…но это выглядело как если бы ребенок взял у мамы тени и намазюкал на себя. Я смотрела на нее, не отрываясь, наверное, час. Мысленно я говорила с ней, все чаще повторяя фразу «Все получилось». Я хотела коснуться ее, но боялась этого мертвенного холода. Она выглядела спящей, просто спящей. Ее грудь не поднималась, давая кислород. Ее глаза не подрагивали во сне. Руки были сложены на груди. Я даже не знаю, хотела она быть в земле, или чтобы ее кремировали.
Я собралась с силами. Взяв мицеллярную воду, я стала аккуратно смывать этот дурацкий грим. Не испугалась я и тона ее кожи, и проступивших вен, и кое-где лопнувших капилляров. Я старательно не смотрела на швы, после вскрытия. Принеся ее косметичку, я стала аккуратно красить ее так, как она выглядела ежедневно. Я подвела ее брови черным карандашом, нанеся тональный крем, консилер. Словом, сделала так, чтобы она выглядела, как живая. Словно, просто спит.
Я сняла с нее дурацкий белый халат. Тут я вздрогнула, когда увидела эти грубые швы. Настолько грубые, что Франкенштейн бы напугался. Поднимать и одевать ее оказалось еще сложнее. Я старалась, пыхтела, но никак не могла надеть на нее джинсы. Меня начинала разбирать злость на саму себя, за свою немощность. Я психовала, и пыталась и пыталась. Видимо, я долго провозилась с макияжем – уже приехали люди из похоронного бюро. Увидев мои мертвые глаза, и тщетные попытки одеть ее, та же девушка помогла мне, которая оформляла все бумаги.